Исход - Светлана Замлелова

В этой комнате, оклеенной жёлтой бумагой, с вечно смятой постелью, Сергей чувствовал себя на удивление спокойно и раскованно. Войдя, он тут же растянулся, одетый, на кровати и уставился в потолок. Потолок был грязным, серым, с чёрными мушиными точками. Над окном, с переходом на стену, сидело большое серое пятно. «Натекло как-нибудь», – лениво подумал Садовский, скользнув глазами по стенам, оклеенным жёлтой бумагой, и остановился на зеркале, стоявшем на туалетном столике. Зеркало было в толстой деревянной раме, к которой Олимпия также крепила фотографии неких женщин.

– Кто это? – безразлично спросил Садовский, кивая на карточки, уголки которых деревянная рама прижимала к стеклу.

Олимпия, сидевшая перед зеркалом и что-то там поправлявшая в причёске, повернулась. Садовский снова кивнул на карточки.

– А-а! Это?.. Подруги мои, – ответила Олимпия. – Ну, некоторые девушки из наших.

– Я их знаю? – спросил Сергей, чтобы не молчать.

– Нет! Они теперь не здесь, – объяснила Олимпия.

Фотографий было восемь штук. На каждой действительно была девушка, причём ни одна из них не походила на проститутку. Это не были фривольные карточки – обычные дамские фотографии. Вдруг одна из фотографий – в правом верхнем углу – показалась Сергею знакомой. Он приподнялся, потом сел, не спуская с карточки глаз. Потом он вскочил и выдернул её из-под рамы. С небольшого куска картона смотрела на него Ольга, опиравшаяся одной рукой на столик с винтовой ножкой, а в другой руке сжимавшая сложенный веер.

– Кто это? – спросил он севшим вдруг голосом.

– Где? – испуганно переспросила Олимпия.

– Да вот же, вот! – он сунул снимок ей под самый нос.

Она чуть отодвинулась и взяла фотографию в руки.

– А-а! Это?

– Да! Да! Эта… – Сергею казалось, что ещё чуть-чуть, и он накинется на Олимпию.

– А что, понравилась девушка? – Олимпия заулыбалась своей коронной улыбкой, как улыбались все в этом заведении. – Красивая!.. У меня все тут красивые…

– Кто эта девушка? – крикнул Садовский.

– Ну… из наших девушка… – удивлённо глядя на Сергея, объяснила Олимпия.

– Врёшь! – закричал он, вырывая фотографию. – Ты… ты грязная шлюха… дрянь!..

Та в недоумении смотрела на Садовского.

– Ничего не вру…

– Нет, врёшь, – опять закричал Сергей и ударил Олимпию по щеке. – Врёшь! Грязная, мерзкая потаскуха…

Олимпия ахнула и схватилась за щёку.

– Вот вы какой… Кавалер!.. – зло сказала она, прищуривая маленькие серые глазки и отбрасывая рукой светлую прядку, упавшую на лицо после удара. – А я, между прочим, жениться на мне не просила… Ишь ты, студентик… взъерепенился… То ходил – не была грязной… А то вдруг грязная стала?.. Погоди вот… закричу – спустят с лестницы… Девушек у нас бить не полагается…

– Я сам уйду, – хмуро сказал Садовский, поднимаясь.

И уже в дверях обронил:

– Прости…

* * *

Он отлично понимал, что Ольга не могла быть подругой Олимпии. Но и объяснения, как фотография Ольги попала в дом Максимовича, Сергей тоже не находил. Чувствовал он себя ужасно и готов был кинуться на первого встречного, чтобы бить, бить, нещадно бить!..

С Невы дул резкий, холодный ветер. С канала неслось зловоние. Низкие тучи застилали небо, отчего улицы казались Садовскому закрытыми гробами. Он торопился домой, чтобы скорее узнать, как фотография Ольги попала в дом Максимовича, почему Олимпия назвала Ольгу «нашей девушкой».

Но когда Ольга сказала «опомнись», он понял, что дело не в фотографии. Да, всё это, конечно, любопытно, но нет никаких сомнений, что совпадение случайное – не могла Ольга быть своей в доме Максимовича. Зато самому Сергею хотелось почему-то продолжить начатое там, в комнате Олимпии, которой он влепил пощёчину. Да, ему хочется истязать, мучить Ольгу, как было бы хорошо и ей дать пощёчину. Но всё это пронеслось и исчезло, а Садовский снова стал убеждать себя, что оскорблён и хочет знать, что связывает Ольгу с Олимпией.

– Я всего лишь хочу знать, где ты познакомилась с Олимпией, – сказал он, стараясь быть спокойным.

– О Боже! Я не знаю никакой Олимпии! Клянусь!.. Я впервые слышу это имя…

– Ну что ж… Я расскажу тебе, кто такая Олимпия. Это проститутка, которая уверяет, что знает тебя, что ты её подруга и сама – слышишь? – сама подарила ей эту фотографию. А ещё она говорит, что ты одна из тех, кто бывает там.

– Но это ложь! – воскликнула Ольга. – Ты же понимаешь, что этого не может быть…

– Ложь?! – закричал Садовский. – А как твоя фотография попала к ней? Как?!

– Я не знаю! – разрыдалась Ольга, закрывая лицо руками. – Сикорский врёт, он всегда врёт! Он хочет поссорить тебя…

– Не говори глупостей! – перебил её Сергей. Сикорский здесь не при чём, и ссорить ему нас незачем. Олимпия сама мне сказала: это из наших девушек…

Но тут Ольга, отнимая от лица руки, размеренно и тихо произнесла:

– Что это значит – «сама мне сказала»?

Садовский сообразил, что сболтнул лишнего, и растерялся. Заметив это, Ольга всё поняла.

– Другими словами, – холодно сказала она, – если я правильно тебя поняла, это ты – один из тех, кто бывает там… Не так ли?..

– Да нет же… – неуверенно начал Садовский, досадуя, что так глупо выдал себя.

– Значит, ты ходишь к таким женщинам, а смеешь обвинять меня?.. Да ты же сам и потерял мою фотографию. Ты сам оставил её у своей Олимпии… мерзавец… Да ты просто мерзавец! – и Ольга отвесила Садовскому оплеуху.

– Да как ты… – он схватился за щёку, но в следующее мгновение ответил Ольге таким же ударом. Началась драка.

Посыпались звонкие шлепки, потом глухие кулачные удары, потом Ольга изловчилась разодрать Садовскому лицо, а он в ответ, прикрываясь от неё одной рукой, схватил висевший на стуле ремень, предназначавшийся в подарок Мике, и хлестнул Ольгу по плечу. Она завизжала и бросилась вон из комнаты, а Садовский побежал за ней. Они метались из комнаты в комнату по квартире, и он охаживал Ольгу при каждом удобном случае. Она пыталась вырвать ремень, кричала, потом упала на диван, застеленный для Натальи Максимовны, закрывая лицо и голову руками. А он всё не мог остановиться и хлестал её по спине, по оголившимся ляжкам… Наконец он в изнеможении опустился рядом, вспоминая слова Олимпии о полене. Голова болела нестерпимо, и опять лихорадило.

На другой день Ольга оставалась в постели, а Сергей как-то вяло просил простить и бормотал что-то о замучившей его ревности и страшной усталости. Об Олимпии они не вспоминали.

В день, когда приехала Наталья Максимовна, Сергей чувствовал себя ужасно: голова опять болела нестерпимо, недавнее раздражение сменилось апатией, перед глазами, изнемогавшими от света, то и дело проплывали зелёные медузы. Хотелось лечь и ни о чём не думать. Вместо этого пришлось одному ехать на Николаевский вокзал, толкаться на перроне, изображать радость встречи, а потом трястись на извозчике до дома. И всё это время, превозмогая себя, слушать глупую болтовню Мики и отвечать на такие же глупые вопросы Натальи Максимовны.