Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду

Принц Сандра, сохраняя по-прежнему вид голодающего факира, сидел весьма чинно и прикидывал в уме, сколько тут можно заработать. Стоило задержаться в этом злачном месте, чтобы выкарабкаться наконец из нищеты.

— Это вы неплохо придумали с кабаре…

— А в чем дело? — поинтересовался Рибейриньо.

— Она будет танцевать в кабаре.

— А в кино?

— В кино будут только фокусы. Для семейных. В кабаре же она исполнит танец семи покрывал…

— В кабаре? Отлично… Там будет полно… Но почему она не танцует в кино? Я думал…

— У нее новейшие танцы, полковник. Покрывала спадают одно за другим…

— Одно за другим? Все семь?

— Семейным может не понравиться.

— Да, пожалуй… Одно за другим… И все? Тогда действительно лучше в кабаре… Там веселее.

Анабела рассмеялась, она смотрела на полковника обещающим взглядом. Доктор повторил:

— Отсталый край, где искусство загнано в кабаре. — Даже кухарку здесь не найдешь, — пожаловался Насиб.

Пришли учитель Жозуэ и Жоан Фулженсио. Наступил час аперитива. Бар был переполнен. Насибу пришлось самому обслуживать посетителей. Многие требовали закусок и сладостей, а араб повторял все те же объяснения и ругал старую Филомецу. Русский Яков, потный, с растрепанной рыжей шевелюрой, поинтересовался, как обстоит дело с завтрашним банкетом.

— Не беспокойтесь. Я не уличная девка, не надуваю.

Жозуэ, человек весьма воспитанный, поцеловал Анабеле руку. Жоан Фулженсио, который никогда не посещал кабаре, запротестовал против пуританства Диоженеса:

— Никакого скандала не будет. Этот протестант просто ханжа.

Мундиньо Фалкан посматривал на улицу, поджидая капитана. Время от времени он переглядывался с доктором. Насиб наблюдал за их взглядами и заметил, что нетерпение охватило экспортера. Его они не обманут — что-то замышляется. Подувший с моря ветер вырвал раскрытый зонтик из рук Анабелы, он упал рядом со столиком. Ньо Гало, Жозуэ, доктор и полковник Рибейриньо бросились поднимать его. Только Мундиньо Фалкан и принц Сандра остались сидеть. Однако поднял зонт подошедший Эзекиел Прадо, его взгляд был мутным от пьянства.

— Примите с уважением, сеньора…

Глаза Анабелы, окаймленные длинными черными ресницами, перебегали с одного мужчины на другого, задерживаясь на Рибейриньо.

— Какие воспитанные люди, — сказал принц Сандра.

Тонико Бастос, пришедший из нотариальной конторы, с подчеркнутым дружелюбием бросился в объятия Мундиньо Фал кану.

— Ну, как Рио? Как вы его нашли? Вот где жизнь…

Он изучал Анабелу взглядом испытанного покорителя сердец и самого неотразимого мужчины в городе.

— Кто меня представит? — спросил он.

Ньо Гало и доктор сели за столик для игры в триктрак. За другим столиком кто-то рассказывал Насибу чудеса о какой-то кухарке. Вторую такую нигде не найдешь… Только она живет в Ресифе, служит в семье Коутиньо влиятельных в городе людей.

— Так на кой же черт она мне сдалась?

Пейзаж изменился. Негостеприимная каатингасменилась плодородными землями, зелеными пастбищами, густыми, труднопроходимыми лесами с реками и ручьями. То и дело лил дождь. Переселенцы заночевали недалеко от винокуренного завода в зарослях сахарного тростника, качавшегося на ветру. Какой-то батрак подробно объяснил им, как идти дальше. Еще день пути — и они будут в Ильеусе, кончится трудное путешествие, начнется новая жизнь.

— Обычно беженцы располагаются лагерем неподалеку от порта, за железной дорогой в конце базара.

— А разве не нужно сразу идти искать работу? — спросил негр Фагундес.

— Лучше обождать. Очень скоро вас придут нанимать на какаовые плантации и для работы в городе…

— Для работы в городе? — заинтересовался Клементе, лицо которого было нахмурено и озабочено; он шел, повесив гармонику на плечо.

— В городе, в городе. Берут тех, у кого есть специальность: каменщиков, плотников, маляров. В Ильеусе строят очень много домов…

— Значит, там только такая работа?

— Не только, есть работа на складах какао, в доках.

— Что касается меня, — сказал крепкий, уже немолодой сертанежо, - то я наймусь расчищать лес. Говорят, там можно накопить денег.

— Когда-то было так, но теперь труднее.

— Я слышал, что человека, умеющего стрелять, в городе тоже неплохо принимают… — сказал негр Фагундес, ласково поглаживая ружье.

— Когда-то было так.

— А сейчас?

— Да как сказать, спрос, конечно, есть…

Клементе не был обучен ремеслу. Он всегда работал в поле; сажать, полоть, собирать урожай — больше он ничего не умел. Он хотел устроиться на какаовую плантацию, — ведь он столько слышал о людях, которые, подобно ему, бежали из сраженного засухой сертана, чуть не умирали с голоду, а потом быстро разбогатели в этих краях. Так рассказывали в сертане. Слава об Ильеусе распространялась по всему свету, слепцы под гитару воспевали его изобилие, коммивояжеры рассказывали, будто в этих богатых краях, населенных отважными людьми, можно устроиться очень быстро, ибо не было более доходной сельскохозяйственной культуры, чем какао. Множество переселенцев прибывало из сертана, спасаясь от засухи. Они покидали бесплодную землю, где падал скот и гибли посевы; уходили, пробираясь прорубленными в чаще тропами по направлению к югу. Многие погибали в дороге, не вынеся ужасов похода, другие умирали в районе дождей, где их подстерегали тиф, малярия, оспа. Оставшиеся брели, измученные, полумертвые от усталости, но сердца их бились в ожидании последнего дня пути.

Еще небольшое усилие — и они достигнут богатого города, где так легко устроиться, они придут в край какао, где деньги валяются на улицах.

Клементе шел изрядно нагруженный. Помимо своих вещей — гармоники и полного лишь наполовину дорожного мешка, он нес узелок Габриэлы. Шли беженцы медленно, так как среди них были и старики, впрочем, и молодые уже едва переставляли ноги и двигались из последних сил. Некоторые еле плелись, ведомые одной лишь надеждой.

Только Габриэла, казалось, не чувствовала тягот пути, ее ноги легко ступали по тропе, зачастую только что прорубленной в дикой чаще ударами мачете. Для нее будто не существовало камней, пней, переплетенных лиан. Пыль дорог покрыла лицо Габриэлы таким толстым слоем, что черты его невозможно было различить, и волосы уже нельзя было расчесать обломком гребня — столько пыли они в себя вобрали. Сейчас она походила на сумасшедшую, бесцельно бредущую по дороге. Но Клементе знал, какой она была на самом деле, он помнил все ее тело: и кончики пальцев, и кожу на груди. Когда их группы встретились в начале путешествия, лицо Габриэлы и ее ноги еще не были покрыты пылью, а ее волосы, распространявшие приятный аромат, были закручены на затылке. Но и теперь, несмотря на покрывавшую ее грязь, он представлял ее такой, какой увидел в первый день, — стройная, с улыбающимся лицом, она стояла, прислонившись к дереву, и кусала сочную гуяву.