Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым - Уильям Дерезевиц

[Она] жаловалась на гнетущий дождь и в полном унынии вздыхала по своим несбывшимся мечтам об утренней прогулке и хоть малой надежде увидеть в ближайшие двадцать четыре часа кого-нибудь, кроме собственных домочадцев.

Но на ее счастье мимо проходила промокшая до нитки Фанни; девушку пригласили войти.

…Тем самым продлилось блаженство мисс Крофорд оттого, что она увидела не приевшееся лицо и получила повод для свежих мыслей, и потому ее хорошее настроение сохранилось на время переодеванья к обеду и на самый обед.

Вроде бы мелочь, но тем не менее это упрек в адрес Мэри. Так беден был ее внутренний мир, – говорит нам Остин, – так ограниченна способность занять себя – почитать, порисовать или просто посидеть в тишине и подумать, – что пара часов наедине с собой становилась для нее мукой. Бесконечные забавы, привилегии праздного богача, похоже, превращаются в угрозу постоянной скуки.

Привыкнув получать все, чего хочешь, – учит Остин, – вы становитесь глубоко несчастными, если не можете добиться желаемого. С приездом Крофордов Мэнсфилд закружился в вихре удовольствий (пьеса, поездка в поместье жениха Марии Бертрам), но все затеи так или иначе шли наперекосяк. Каждый боролся за главную роль в постановке, за лучшее место в экипаже, за возможность пофлиртовать с избранником или избранницей. Другими словами, каждый стремился заполучить все самое-самое и обойти в этом других.

В разгар сенокоса из Лондона в ближайший к поместью городок доставляют арфу мисс Крофорд. И Мэри никак не может понять, отчего же так сложно нанять повозку, чтобы привезти инструмент в Мэнсфилд:

– Я изумилась, узнав, какое это вызвало недовольство. Мне казалось, здесь сколько угодно лошадей и повозок, и я велела своей горничной с кем-нибудь сговориться; ведь стоит мне выглянуть в окошко из моей туалетной, и я вижу деревенский двор, а гуляю в аллее – непременно пройду мимо другого двора, вот я и подумала, стоит спросить – и повозка к твоим услугам… Вообразите же мое удивленье, когда оказалось, что просьба моя самая неразумная и невозможная на свете, что я провинилась перед всеми арендаторами, всеми работниками, перед самим сеном во всем приходе.

Все очень мило, но смысл предельно ясен. «Я велела своей горничной с кем-нибудь сговориться», – мисс Крофорд не привыкла считаться с кучкой фермеров и не собиралась привыкать к этому. Она, как и ее брат, да и почти все Бертрамы, относилась к типу людей, для которых не существовало слова «нет».

Эдмунд, будучи младшим сыном, должен был сам зарабатывать на жизнь, поэтому решил принять сан священника. Уильям, брат Фанни, готовился стать морским офицером. Но вот старший сын Бертрамов, Том, не собирался становиться никем. Он уже был наследником – и считал, что «рожден лишь для того, чтобы сорить деньгами и получать удовольствие». Ну а Генри Крофорд? Как и многие молодые богатеи, известные мне (владелица элегантного кафе, потерпевшая неудачу на юридическом поприще, или ее дружок – полный профан в мире кино), Генри всего лишь дилетант.

Едва Эдмунд заговорил о своем будущем, Генри тут же представил себе, какой блестящий проповедник вышел бы из него самого: «Но, правда, мне нужна лондонская публика. Я мог бы читать проповедь только образованной пастве… И потом, мне навряд ли будет приятно читать проповеди часто».

Когда Уильям, брат Фанни Прайс, рассказывает о своих морских приключениях, Генри воображает, что было бы, пойди он служить в военно-морской флот. «Вот бы ему тоже побывать в море и столько же увидеть, совершить, перестрадать», – описывает его грезы Остин. Как точно подмечено! Генри представлял не то, как он отправится в море, а то, как он уже побывал в море, уже все совершил и перестрадал и теперь готов был пожинать плоды своих трудов.

Перед сияньем героизма, деятельности, неутомимости, выносливости его себялюбивая привычка потворствовать своим слабостям выглядела постыдно и жалко; и, недовольный собою, он желал бы оказаться неким Ульямом Прайсом и… собственным трудом достичь богатства и положения.

Однако стремление мистера Крофорда оказалось мимолетным. Зачем утруждаться, если в этом нет необходимости? Зачем ограничивать свою свободу, если денег куры не клюют? Генри хотел заниматься всем понемногу, но невсерьез, и в результате не занимался абсолютно ничем. Я знал немало ровесников из состоятельных семей, которые находились в таком же положении. Многие существовали абсолютно бесцельно, некоторые из них чувствовали себя действительно несчастными оттого, что от них ничего не требовалось и не ожидалось. Говорят, у богачей считается, что все хорошо, если не хочется наложить на себя руки. Это заставило меня задуматься: стали бы люди так отчаянно стремиться к большим деньгам, если бы заранее знали, во что они превратят их детей?

Искушенность Крофордов, которая поначалу восхищала меня, теперь казалась ограниченностью. Шутки Мэри по поводу сенокоса, ее неспособность признать другие приоритеты, помимо лондонских, свидетельствовали о весьма расплывчатом представлении о правах и обязанностях и, вдобавок, подчеркивали особую провинциальность, присущую людям, мнящим себя космополитами. Осознав это, я стал замечать ту же черту у многих своих друзей, но главное – у самого себя. Жители маленьких городов хотя бы догадываются о том, что за пределами их населенного пункта есть еще какой-то иной мир. Но если ты живешь в «центре вселенной» – Лондоне времен Остин или в Нью-Йорке наших дней, – ничего другого попросту не существует. Разве можно хотеть провести день за городом? Кому нужны люди, приехавшие бог знает откуда?

Еще до истории с сенокосом Мэри была крайне возмущена тем, что ее арфу не смогли довезти до места назначения и оставили в городке неподалеку:

– А все потому, что мы действовали слишком прямо: посылали слугу, ездили сами – от Лондона туда не будет и семидесяти миль, – но сегодня утром мы узнали про это верным путем. Арфу видел один арендатор и сказал мельнику, а мельник – мяснику, а зять мясника оставил записочку в лавке.

Очень напоминает насмешки ньюйоркцев над пиццей в Чикаго, культурой в Лос-Анджелесе или нелепыми тугодумами, которых они повстречали в Вермонте во время отпуска.

Это не просто снобизм, это абсолютное отсутствие любопытства. Мэри, привыкшую жить в мире «потребуй и получишь», в мире бездушных, обезличенных сделок и удовольствий за деньги, ни капли не интересовало своеобразие деревенской жизни, где новости передавались из уст в уста, и все сплачивались ради общего дела вроде уборки хлеба. Я также понял, что если человеку не к чему стремиться, ему не о чем и думать. Крофорды обладали по крайней мере живостью и смекалкой, а вот Мария и Джулия, которых с рождения избаловали и захвалили, были до неприличия пустоголовы; их же мать возвела праздную глупость в искусство.

Оказывается, я и сам не заметил, как поверил в древнюю сказочку о том, что люди из высших слоев общества непременно должны быть воспитанными, культурными и умными. Конечно, неплохо было бы обвинить Остин в том, что это она, наряду с другими писателями, задурила читателю голову, создавая столь обаятельных персонажей – всех этих остроумных Элизабет с мистерами Дарси. Но стоило лишь вчитаться, и сразу становилось ясно, что как раз Остин-то толкует нам совсем о другом, и упрекать ее просто смешно. Изысканные манеры и пытливый ум – две разные вещи; толстый кошелек и интересные мысли никоим образом не связаны между собой. Аристократ посвящал свободное время верховой езде и охоте, а не книгам. Современная знать, одетая по последней моде, не придумывает метких ремарок, она сыплет известными именами и обсуждает цены на недвижимость. Через полвека после смерти Джейн поэт и культуролог Мэтью Арнолд, называвший средний класс «филистерами»[26], использует для аристократии еще менее лестное определение – «варвары»[27]. Люди вроде Элизабет Беннет – редкое исключение. Даже умница Мэри Крофорд предпочитала упражнять тело, а не развивать мозг.