Следующий! Откровения терапевта о больных и не очень пациентах - Бенджамин Дэниелс

Порой роды протекают не по плану. Конечно, такое бывает нечасто, но даже в наши дни младенцы – а в исключительно редких случаях и матери – по-прежнему умирают при родах. Когда становишься свидетелем проблемных родов, потом сложно отделаться от воспоминаний о них. Если бы передо мной встал такой выбор, я бы, наверное, смирился с недружелюбными акушерками и малоприятной обстановкой и рожал бы ребенка в больнице. Я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, зная, что в случае чего на помощь всегда готовы прийти профессиональные врачи. Впрочем, я мужчина и мне никогда не придется принимать подобное решение, так что мое личное мнение никакого отношения к делу не имеет.

Как утверждают сторонники домашних родов, последние реже приводят к осложнениям, поскольку матери легче расслабиться, а кроме того, реже возникает необходимость в кесаревом сечении. Обеих моих подруг, решивших рожать дома, в итоге отвезли в больницу на «Скорой», чтобы выполнить кесарево сечение.

Единственное, что я еще могу добавить о домашних родах: мне до них по большому счету нет дела. Родителям, разумеется, важно, как именно появится на свет их малыш, но жалобы представительниц среднего класса на то, что больницы слишком стерильны и недружелюбны, меня как терапевта заботят меньше всего. Домашние роды выбирают, как правило, люди с хорошим достатком. Как и в случае с гомеопатией, органическими продуктами и отказом от вакцинации, они становятся выбором здоровых, образованных и неплохо устроившихся в жизни родителей. Неважно, родится ли их ребенок в больничной палате или дома, в конечном итоге он попадет в любящую семью, где о нем позаботятся.

А вот кто вызывает у меня беспокойство, так это молодые, социально изолированные, живущие в муниципальных квартирах женщины, чьи дети попадают в куда менее благоприятные условия. Я трачу немало времени на то, чтобы такие матери получили всю необходимую поддержку, а ребенок, благодаря помощи соцработников, акушерок и патронажных сестер, был защищен от возможного жестокого или пренебрежительного обращения. Софи полагает, что трудные роды – особенно через кесарево сечение – могут негативно отразиться на будущем развитии и личности ребенка. Я в этом сомневаюсь. Мне кажется, гораздо важнее, чтобы мать была в состоянии установить после родов эмоциональную связь со своим малышом и обеспечить ему внимание, любовь и заботу. А главной помехой в установлении связи между матерью и ребенком, пожалуй, является постродовая депрессия. Ей подвержены женщины из всех социальных кругов и всех возрастов, но мой опыт показывает, что нищета, социальная изоляция и подростковый возраст матери – основные факторы риска. Я бы предпочел, чтобы деньги, которые тратятся на организацию домашних родов, расходовались на помощь таким вот матерям.

В тот промозглый ноябрьский четверг Майкл оказался четвертым по счету пациентом с жалобами на кашель и боли в горле. Поначалу я подумал, что имею дело с очередным случаем гриппа. Мужчины, особенно помоложе, склонны поднимать шумиху, стоит им немного простудиться. Они ожидают сочувствия и рассчитывают, что врач будет часами обсуждать с ними, что лучше пить – «Фервекс» или «Терафлю».

К сожалению, у Майкла был не обычный грипп. Что-то определенно шло не так. Незадолго до этого он уже прошел три курса антибиотиков от бронхита; к тому же Майкл терял вес. Осмотрев его внимательнее, я обнаружил белые пятнышки у него на языке, которые почти наверняка свидетельствовали об афтозном стоматите.

Майклу было тридцать три года, он работал учителем в местной школе. Родом он из Зимбабве, а два года назад переехал в Англию вместе с женой и маленькой дочкой. Все симптомы указывали на ослабленную иммунную систему, и я был вынужден предположить, что речь идет о СПИДе. В таких случаях без дополнительных анализов крови не обойтись. Всегда нелегко поднимать тему ВИЧ, но было важно спросить пациента напрямую, чтобы уточнить, не подвергался ли он риску заражения. Я сообщил Майклу, что понадобится сдать анализ на ВИЧ, и подробно объяснил, что следует делать в случае положительного результата.

Кожно-венерологические диспансеры гораздо лучше семейных врачей справляются с проведением анализов на ВИЧ, так что я предложил Майклу обратиться в местную клинику, принимающую пациентов без предварительной записи. Тот пришел в ужас.

Майкл категорично заявил, что никогда не подвергал себя подобному риску, но согласился поговорить с женой и прийти на следующий день, чтобы сдать анализ крови.

На прием Майкл так и не пришел. Я написал ему и дважды позвонил, но он со мной не связался. Передо мной встала дилемма. Майкл запросто мог оказаться носителем ВИЧ, но не хотел сдавать анализ. Конечно, он имел на это полное право, но что насчет его жены и дочери? Они тоже могут оказаться ВИЧ-положительными, и тогда своевременно поставленный диагноз помог бы значительно продлить им жизнь благодаря антиретровирусной терапии. Я сомневался, что Майкл поговорил с женой о своем возможном диагнозе. Все члены семьи были моими пациентами, так что в мои обязанности входило заботиться о каждом из них, – но я не имел права нарушать врачебную тайну.

Я пытался придумать, как выйти из этой ситуации, когда решение нашлось само. Жена Майкла привела ко мне на прием четырехлетнюю дочку с воспаленным лимфоузлом на шее. Я понятия не имел, была ли тут связь с ВИЧ-инфекцией, но у меня появился шанс, и я не мог его упустить. Я обсудил с женщиной всевозможные причины воспаления шейного лимфоузла у ребенка, в том числе СПИД, и предложил направить их в кожно-венерологический диспансер для проведения анализа. Я не нарушил врачебную тайну, но мои действия привели к тому, что все трое сдали анализы. К несчастью, у всей семьи был обнаружен ВИЧ, а у Майкла и его дочери уже стали проявляться симптомы СПИДа.

Формально я не нарушил врачебную тайну, но в каком-то смысле подорвал доверие Майкла. Он больше не приходил ко мне на прием и с тех пор наблюдается у другого терапевта. Сейчас Майкл, его жена и дочка получают антиретровирусную терапию, и дела их складываются довольно неплохо. Полагаю, мой поступок нельзя назвать неэтичным, но я задумался над тем, не лучше ли в следующий раз поступить иначе. Каково же было мое облегчение, когда у следующего молодого мужчины, обратившегося ко мне с жалобами на кашель и боль в горле, действительно оказался банальный грипп.

К нетрадиционной медицине я отношусь в каком-то смысле как к молитвам. Я считаю, что и то и другое помогает лишь в том случае, когда человек по-настоящему в них верит. Схожи они и тем, что их нельзя объяснить или доказать с научной точки зрения, но это не мешает им существовать многие тысячи лет. Сам я убежден, что и молитвы, и большинство видов альтернативной медицины срабатывают только за счет эффекта плацебо. Однако я, будучи врачом, должен отбрасывать личные предубеждения и мириться с тем, что многие из моих пациентов верят в нетрадиционные формы медицины. Любые попытки навязать таким людям мои собственные научные взгляды вынуждают их занимать оборонительную позицию и порождают в них чувство, будто современная медицина отвергает их. Я хочу, чтобы мои пациенты, независимо от различий в наших взглядах, знали, что могут всегда прийти ко мне и обсудить состояние своего здоровья.