Кристалл Авроры - Анна Берсенева

– Да. Он знает, – с трудом проговорила Нэла.

Она не понимала, отчего ей противно – так, будто Антон в самом деле предлагал ее Кузнецову в обмен на вожделенный заказ. Такого не было, конечно, не было, наверняка не было, но… Такое могло быть, она понимала. Все, что она знала об Антоне, говорило ей об этом отчетливо и ясно.

– Виктор Павлович, мне пора идти, – сказала Нэла. – Хорошего вечера.

– Вы на машине? – поинтересовался Кузнецов.

– На метро.

– Ну дает Саблин! – воскликнул он. – Еще пешком бы жену ходить заставил! Может, зря я ему заказ отдал?

– Вам виднее, – ответила Нэла. – Всего доброго.

Она шла под переливчатыми фонарями и фонариками Рождественского бульвара, мокрый гравий ласково поскрипывал у нее под ногами, и на душе у нее было так тяжело, словно не огоньки вечного праздника, а лишь холод и мрак окружали ее.

Холода в этом году наступили рано – еще и октябрь не закончился, а небо уже опустилось так низко, словно снег вот-вот должен был прорвать мешок туч и высыпаться на землю.

Гербольд спешил вселиться в новый дом прежде, чем это произойдет.

Пожитки его были невелики, вернее сказать, их совсем почти не было, но кое-какую мебель он все же приобрел, и ее надо было доставить на Сокол до вселения, иначе в доме просто не на чем было бы ни спать, ни есть.

Вообще с мебелью вышла заминка. Можно было, конечно, выбрать что-нибудь на Сыромятнических складах – там хорошей мебели было в избытке на любой вкус, и ордер на нее Гербольд получил бы. Но делать этого не стал, после того как узнал ее происхождение. Поскольку до революции Москва жила таким образом, что на лето горожане уезжали за город, то и были оборудованы специальные склады, на которые можно было сдавать вещи для летнего хранения. А когда в восемнадцатом году стали уезжать уже не на дачи, а в эмиграцию, то многие оставляли вещи там же, на Сыромятнических, полагая, что безумие не продлится долго и по возвращении они получат их в целости и сохранности. Эту мебель теперь и раздавали по ордерам, но получить такую мебель Гербольд не считал для себя возможным.

Выручила бывшая однокурсница Наташа Ябузова. Он случайно встретил ее на Тверском бульваре, неподалеку от своего архитектурного бюро, разговорились, и выяснилось, что Наташа теперь проектирует предметы быта, и проекты эти воплощаются, так что ее мебель можно не только увидеть на чертежах, но и заказать в мастерской, которая к тому же и находится неподалеку от Сокола, за Петровским парком. Все это вышло кстати, хотя сама встреча с Наташей сначала показалась совсем некстати, потому что та была в Гербольда влюблена все время учебы во ВХУТЕМАСе, это знал весь курс, и сам он, конечно, тоже: она не могла, а может, и не хотела скрывать свое чувство.

И вот теперь он спешил забрать готовую мебель и доставить в свой новый дом.

К его неудовольствию, Наташа была в мастерской. Маловероятным казалось, чтобы она присутствовала при выдаче всех заказов, выполненных по ее чертежам; наверняка пришла сюда именно ради Гербольда.

Профессор Толковников когда-то сказал о Наташе: «Кто бы мог подумать, что у существа с такой эфемерной внешностью окажется такое уверенное дарование», – и это было в самом деле так.

О даровании свидетельствовала мебель, выставленная вдоль стен к приезду Гербольда. По всему своему виду стулья, письменный стол, шкаф и кровать были конструктивистскими – у Наташи и дипломный проект относился как раз к этому стилю, – однако все это было удобно и отлично приспособлено для повседневной жизни.

Гербольд убедился в этом, посидев на стуле, похожем на скелет диковинного синего животного, открыв волнообразный шкаф со множеством толково расположенных полок, и положив руки на темно-зеленую поверхность письменного стола.

– И на кровати полежи, – предложила Наташа.

Ее голос при этих словах стал еще трепетнее, чем обычно, и Гербольд почувствовал неловкость, представив, как укладывается на широкую кровать, а она стоит рядом и ожидающе смотрит на него голубыми нежными глазами.

– Кровать хороша, и так видно, – сказал Гербольд. – А у меня сапоги в глине, запачкать могу. Спасибо, Наташа.

– Так можно отправлять? – спросила она.

– Конечно.

– Григорий сейчас придет и за полчаса упакует. А мы с тобой пока можем выпить вина, – предложила Наташа. – За мою успешную работу.

Тут Леонид сообразил, почему мебель не была упакована к его появлению – не для демонстрации ее удобства, а лишь для того, чтобы он задержался в мастерской. Наташина невинная и, может быть, даже трогательная хитрость его раздосадовала. Все-таки она современная девушка, не пошлячка, не должна была бы прибегать к таким уловкам! А если учитывать ее дворянское происхождение, то не должна тем более.

Не было ничего особенного в том, чтобы полчаса провести за винопитием с однокурсницей, даже если не испытываешь к ней никаких чувств. Но Леонид по какому-то странному упрямству не мог заставить себя сделать эту малость. Общество Наташи, так явно не скрывающей своей влюбленности, было ему тягостно, и к тому же он понимал, что в разговорах за вином, во взглядах сквозь бокалы, в невольных улыбках все будет выглядеть многозначительно или во всяком случае будет именно так ею воспринято.

– Извини, Наташа, – сказал он, – работа в самом деле замечательная. Но у меня назначена встреча с коллегой. Грузовик внизу стоит, грузчики ждут. Шофер знает, куда везти.

От необходимости лгать Леониду было не по себе, но он ощущал свою ложь именно как небходимость, которая состояла в том, чтобы не ввести Наташу в заблуждение ни в малейшей мере и сделать это как можно более деликатно. Жаль, что деликатность должна представать в образе лжи, но ничего не поделаешь.

Успокоив себя этим умозаключением, Леонид сбежал по лестнице вниз – мастерская располагалась на чердаке двухэтажного дома – и, сказав шоферу нанятой загодя машины, чтобы доставил мебель в поселок Сокол, где он будет ее ожидать, быстро пошел прочь, надеясь взять извозчика у выхода из парка.

Гербольд еще помнил Петровский парк в его роскошном виде – с дачами под железными крышами, с умно проложенными аллеями и живописными искусственными прудами. В девятнадцатом году, когда он приехал в Москву и изучал ее с понятным любопытством провинциала, все это еще пребывало в дореволюционном состоянии, хотя и ветшало уже без ухода. Парк ему тогда понравился, и он предполагал, что будет приезжать сюда часто, но потом узнал, что год назад здесь публично расстреляли заложников – бывших царских чиновников и, кажется, священников, – и бывать в Петровском парке перестал, хотя признавал, что показательный красный террор был необходимой мерой на первом этапе становления молодого советского государства.

Поэтому теперь, шагая через парк, Гербольд оглядывал окрестности все равно что впервые.

Впрочем, они изменились настолько разительно, что так и можно было считать. В общем-то это было хорошо, потому что изменения были связаны с начавшимся строительством стадиона, но все-таки жаль было разрушенных летних павильонов, и засыпанных прудов, и вырубленных столетних деревьев.