Твоя Шамбала - Владимир Сагалов

Зашумел деревьями ветер, крона берёзы закачала свисающими нитями ветвей, и с них посыпались, вырисовывая в воздухе мелкие и густые кружева, жёлтые листочки. Штефан наблюдал за ними, стараясь сконцентрироваться на одном из многих, и пытался довести его взглядом до самого низа, но ветер делал свою работу и путал их, делая игру Штефана невыполнимой. Ветер стелил по поляне вокруг дерева жёлтую позёмку. Эта берёза стояла на этой огромной лужайке совсем одна и была окружена полукольцом из огромных кедров и пихт, поэтому в этом почти замкнутом пространстве ветер гонял эту жёлтую массу листвы от одной стены арены к другой. Он сдувал их в кучу, затем делил на две, на три части или беспорядочно разбрасывал их по всему лугу, а затем закрутил вихрем, подняв эту жёлтую массу в воздух и внезапно стих. «Весь день стояла прекрасная, тихая и безветренная погода, что это вдруг так задул ветер? – подумал Штефан, с восторгом наблюдая этот грандиозный природный спектакль, в центре которого находился он сам. – Интересно, как внезапно пришёл, так же и исчез. Как интересно». И созерцал снизу вверх этот прекрасный жёлто-берёзовый дождь листьев, опускающихся, как карнавальные конфетти, навстречу его взгляду, мягко и нежно ложившихся на его лицо и глаза, которые он прикрыл. Его полностью засыпало, и если бы какой-нибудь грибник случайно проходил мимо, то никогда бы не увидел и, тем более, не догадался бы, что в куче листвы лежит совершенно живой человек.

Он мог бы стряхнуть листву с лица, но не стал высвобождать руку, вспомнив о просьбе Георга не убирать листьев с лица: «Если ветер не сдует, значит, так надо». Он немного приоткрыл глаза и увидел восхитительную картину, напомнившую ему калейдоскоп, который был у него в детстве. Сквозь мягкую, лёгкую, опавшую листву, которая ещё несла в себе жизнь, как сквозь витражное стекло, жёлтыми переливами разных оттенков лился нежный, предвечерний, солнечный свет. Ему было спокойно и уютно. Прочувствовав это блаженное состояние, он согласился с просьбой Георга не убирать листву с лица. Штефан вновь прикрыл глаза и вскоре уснул. Спал он очень крепко и видел во сне, как летит на самолёте домой. Прилетев, он мчится к Еве, его матери, и, лишь на ходу поздоровавшись, бежит к шкафу, в котором лежат фотоальбомы. «Мам, где она? В каком альбоме? Фотография деда, отца твоего, в каком альбоме?» – «Что с тобой? Что произошло?» – не понимая происходящего, интересуется его мать. – «Я должен вспомнить, как он выглядел». – «Да я тоже уже не помню точно, – сев рядом и взяв в руки альбом, Ева открыла сразу нужную страницу. – Вот эта фотография». Штефан отодвинул всё мешавшее ему на столе, положил перед собой раскрытый альбом и пристально вгляделся в старую, неудачную, но единственную фотографию с изображением деда. Запечатлён он был в профиль, среди людей, и невозможно было увидеть его глаза. Но нос. Профиль. Штефан не просто рассматривал старое фото, он изучал его как физиогномист: «Лупа есть? У тебя есть лупа?» – «У меня хорошее зрение, я никогда не пользовалась лупой. Что в конце концов происходит? – в недоумении повторила свой вопрос Ева, почему-то повернув голову вправо и вверх. – Три отблеска солнца – три дня. Первый – длинный, тягучий, почти бесконечный и сложный. Второй – легче и быстрее. А третий – как вспышка эмоций. Короткая, но приводящая к прояснению». Она продолжала глядеть вверх. «Мам, ты что? Куда ты смотришь? Что три дня?»

Штефан внезапно очень широко раскрыл глаза. На поляне было уже темно, а справа над ним светила керосиновая лампа. Держа свой светильник, Георг легонько тряс его за плечо:

– Просыпайся, внучок. Сейчас чайку тебе налью.

Штефан несколько секунд не мог понять, где сон, а где реальность. Но почувствовав запах горячего травяного отвара, который Георг давал ему и вчера, ощутил себя проснувшимся.

– Давай, внучок, попей горячего.

Пока Штефан дул в кружку и тянул маленькими глотками чай, Георг подошёл к берёзе, обнял её и начал что-то шептать. Затем приложил к стволу лоб и молча простоял около минуты.

– Ну что? Согрелся немного? – спросил Георг у удивлённо глядевшего на него Штефана. – Ничего не спрашивай. Вставай потихоньку и пойдём. В баньку. Париться.

Так же, как и предыдущие два дня, он лежал, завёрнутый в тот же просторный, тёплый тулуп, засыпанный кучей листвы, и глядел на хмурое небо, изредка сбрасывавшее вниз мелкий дождь. Долетая до земли, капли превращались в водяную пыль, это сопровождалось небольшими порывами ветра и поэтому не могло вызывать никаких приятных чувств. Но всё же, исходя из внутреннего состояния, несмотря на погоду, он чувствовал себя намного лучше вчерашнего. Мысли беспорядочно и судорожно сбивали одна другую, тут же теряясь или запутываясь, не давали покоя его сознанию. Может быть, те мелкие мысли, а также те, которые он считал неважными, составлявшие почему-то большую часть всей суеты в его голове, он смог бы организовать, чем он и пытался заниматься всё время; если бы не та одна, та большая и страшная, которая, как большой, жестоко брошенный камень вновь и вновь разбивала восстановленный витраж окна. Эта мысль-воспоминание, мучая сознание Штефана, всякий раз переносила его в то состояние страха, в тот день и в тот лес, вызывая почти ту же лихорадочную дрожь в его теле.

Перед глазами ползли медленные, мучительные видения, в которых он видел себя со стороны, не способного ориентироваться и бегущего целый день по тайге. Он видел бесконечно льющиеся и размывавшие видимость слёзы, видел своё лицо, руки и одежду, отвратительно измазанные собственными испражнениями. Но страшнее всего ему становилось от страха. Страха в тех его глазах, которые выказывали истерический крик, обвинение и проклятие всех и всего вокруг за ту ужасную ситуацию, в которую он был втянут. Лёгкий порыв ветра холодной дождевой пылью освежил выглядывающее из листвы лицо, вернув его в реальность. Поморгав и освободив от капель ресницы, он вгляделся в вот уже третий день стоявший перед его взором массивный ствол старой берёзы, уходивший в крону, а затем ввысь, к небу. Это отвлекло его от ужасных воспоминаний, он даже почувствовал состояние как будто вливающегося в него тонкой струйкой спокойствия. По мере наполнения его сознания этим чувством, которое расковало напряжённое воспоминаниями тело, его начало пьянить то счастливое состояние, которое ему не хотелось никогда терять. Он прикрыл глаза и быстро уснул.

Ему снился дом, в котором он жил один, не чувствуя при этом одиночества, и всегда любил в него возвращаться. Когда он увидел себя дома, ему стало ещё спокойнее. Он почувствовал себя в полнейшей безопасности, и сон утянул его ещё глубже. Дом принадлежал Штефану, но достался ему от бабушки, которую он очень любил, и поэтому она сиюминутно появилась в его сне. Ещё совсем не старая, она ходила по просторному дому из комнаты в комнату, ища и зовя его, но она искала его как будто ещё совсем маленького.

«Штефан, Штефан, ты где так спрятался? Выходи уже, я тебя давно ищу». А он, затаившись в самой середине огромной гостиной, лежал на полу и с трудом удерживал смех, зажав рот рукой, молчал и ждал, когда она его найдёт. Бабушка спустилась с верхнего этажа, вошла в гостиную и охнула, как охнул бы любой человек, увидевший в своём доме что-то такое, чего не только никогда в этом доме не было, но и не могло быть. Вся комната была усыпана толстым слоем жёлтой опавшей листвы, а в середине комнаты, которая почему-то стала очень высокой, стояла огромная белая берёза. С неё как дождь сыпалась бесконечная золотая листва. «Боже мой! Какая красота! Но что здесь происходит?» – застыв в полном замешательстве, тихо произнесла бабушка Габриэла. Она стояла на нижней ступеньке лестницы с чувством испуга и очарования одновременно. Но очарование победило испуг и помогло ей почувствовать себя в сказочном сне. Она сделала несколько шагов к середине комнаты в направлении сказочного дерева и заметила личико маленького Штефана, выглядывавшее из горы маленьких, золотых листочков. Почувствовав себя найденным, он не выдержал, выскочил из своего укрытия и закатился созвучным берёзовому листопаду смехом. «Это Георг мне подарил, Георг подарил! – весело кричал бабушке Штефан. – Георг, который далеко, далеко! Моего деда тоже звали Георг!» Вдруг в гостиной появилась молодая девушка, которая неуверенной походкой, разгребая перед собой листву, прошла через всю комнату, подошла к маленькому Штефану и строго, с упрёком произнесла: «Господин Вагнер! У вас завтра утром, в восемь тридцать, очень важная встреча, приедет господин Брюггер. Вы прекрасно знаете, что эта встреча представляет очень большую обоюдную важность и запланирована она была целых четыре недели назад. Как вы себе представляете её проводить, если вы лежите неизвестно где, под каким-то деревом, и вид ваш… Извините! В общем, что я должна сказать в случае отказа во встрече?» Штефан стоял с озадаченным лицом и молча смотрел на ругавшую его девушку, не зная, что он должен ответить. За окном облако прикрыло солнце, и эта большая, светлая гостиная, залитая ещё пару мгновений назад яркими, играющими цветами, потускнела. Пропало то детское веселье, и Штефан увидел себя таким, каким он был сейчас. Теперь он стоял в недоумении, одетый в тяжёлый тулуп, и недоумённо глядел то на бабушку, то на незнакомую девушку. «Ты что, Штефан, не узнаёшь госпожу Пиппер? Не узнаёшь твоего секретаря? О каком Георге ты говорил? С кем ты связался? Боже мой! Я тоже когда-то, в молодости, связалась с одним Георгом, и ничего хорошего из этого не вышло». Штефан недовольно бросил взгляд на бабушку Габриэлу, и она куда-то пропала, но госпожа Пиппер, как заевшая пластинка, продолжала задавать один и тот же вопрос: «Что я должна сказать в случае отказа, что я должна сказать в случае отказа?» Быстро и широко раскрыв глаза, он ещё не совсем осознавал, что проснулся, а в голове остались последние воспоминания из его сна: «Встреча! Ведь у меня завтра встреча, очень важная встреча. Госпожа Пиппер, пожалуйста! Вы сможете, вы же опытная, придумайте красивую, честную отговорку. Пожалуйста! Я не останусь в долгу, – мысленно умолял Штефан своего секретаря, которая находилась за тысячи километров и действительно уже в течение недели потеряла всякую надежду разыскать своего шефа. – Если здесь примерно шестнадцать часов, то дома ещё не наступил обед, есть ещё время красиво, достойно отложить встречу. Надеюсь, она придумает что-нибудь правдоподобное. Недаром же я плачу ей деньги, да и неплохие, надо заметить» – продолжал рассуждать Штефан. Он начал жалеть о сделке, которой завтра было не суждено состояться. Его начало злить то, что уже послезавтра у господина Брюггера должна будет произойти встреча с последним интересующимся инвестором из Рурского региона: «А те, узнав, что я сброшен со счетов, – причина не будет важна, уверен, не упустят этот лотерейный билет».