Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты - Елена Зевелева

Спроси кто-нибудь у нее сейчас, почему все это так важно для нее, она сама бы не ответила на этот вопрос. Хотя в общем-то всегда была готова к нему. Но как только вспомнила про «Спаса», моментально забыла обо всем другом. Конечно, вместе с братом и его женой, переходя от одной шумной компании к другой, Ольга по-прежнему мило всем улыбалась. Даже с директором Роузом пообщалась, вспомнив необходимый набор почти забытых английских слов и выражений. С удовольствием выпила кофе с рюмкой приличного «Хеннесси». Но мысленно была уже не здесь, а очень далеко. В крошечном, ухоженном на немецкий лад садике на улице Чехова в Ташкенте, где за покосившимся от времени деревянным столиком с прилежно разложенными на нем школьными тетрадками в клеточку она неотрывно слушала рассказ бабушки, поглаживающей ее по головке с аккуратно заплетенными светло-русыми косичками с двумя большими красными бантиками.

Проведя некое разведмероприятие, Андрей в конце концов узнал об Олеге многое. Высокий, атлетически сложенный блондин голливудского типа, капитан прославленной университетской команды ватерполистов, он был еще и сыном известного журналиста-международника из «Правды». Глаз на Ольгу он давно положил. Через своих закадычных дружков — комсомольских функционеров университета — сумел подстроить так, чтобы в очередную заграничную студенческую поездку в результате своих хитроумных действий попасть вместе с Ольгой. Андрея же «зарубили» на выездной комиссии как недостаточно политически подготовленного, малоактивного студента, не принимающего должного участия в факультетской жизни.

С этой-то поездки, по сути, «амур-тужур-гламур» у Олега с Ольгой и начался. Андрей неоднократно пытался потом поговорить с Ольгой. Но она как всегда отшучивалась да отнекивалась, отдаляясь от него все больше.

Андрей попереживал, попсиховал, побесился, даже валокордин на ночь пил, чтобы избавиться от навязчивых мыслей и ночных кошмаров и уснуть. Потом начал назло ей встречаться с их однокурсницей — искусствоведом Маринкой, которая давно сохла по нему. Она не могла поверить даже свалившемуся на нее счастью. Весь факультет, видя все это, просто гудел. Особенно когда Ольга Усольцева неожиданно для всех стала Ольгой Потаповой. Вскоре после этого женился и Андрей.

Специальность искусствоведа была в то время далеко не самой востребованной и высокооплачиваемой в Советском государстве. А когда в семье два искусствоведа — жизнь совсем медом не покажется. Жена Андрея, в девичестве Марина Певзнер, осознав ситуацию, засобиралась на историческую родину. С утра до вечера она напоминала мужу о том, что давно прошло время гордиться своими русскими корнями. Что пора и ему уже вспомнить об отце-еврее.

В конце концов, после долгих размышлений, обсуждений и переговоров с друзьями они нашли компромисс, устраивающий их обоих. Решили ехать в Германию. Испытывая непроходящее чувство вины и исторической ответственности за истребление гитлеровцами миллионов евреев, эта страна широко открыла свои гостеприимные объятия перед их потомками. Мать и бабушка Андрея, посылая проклятия на голову оголтелой, совсем лишившейся разума невестки, со слезами умиления вспоминали то счастливое время, когда их мальчик помнил только свои славянские корни, был добропорядочным замечательным парнем, хорошо учился, много свободного времени уделял посещению храмов и любил понятную им красивую русскую девушку Ольгу. А главное — никуда не собирался уезжать из Москвы.

Разрешение на выезд в Германию было получено довольно быстро. Но покупателя на их квартиру никак не находилось. Денег же на отъезд взять было негде. Вот тут-то Андрей и вспомнил о картинах отца, пылившихся уже много лет в маленьком курятнике в подмосковной Сходне, гордо именуемом бабушкой дачей.

В Москве стояли трескучие морозы под сорок градусов. В обледеневшей электричке, где кроме Андрея ехало всего несколько таких же, как он, насквозь промерзших бедолаг, под стук колес Андрей про себя проклинал свою незадавшуюся судьбу, «сионистку» Маринку, не дававшую ему спокойно жить, изменщицу Ольгу, поломавшую ему жизнь, и думал о предстоящем пути на дачу через темный холодный лес. И еще жалел, конечно, мать и бабушку, которые останутся одни в голодной, холодной Москве… Добравшись до дачи и выпив тут же привезенную с собой четвертинку водки, чертыхаясь, стал доставать из чулана пыльные, специфически пахнущие картины. И тут же мгновенно забыл обо всем.

«Не зря, оказывается, бабушка, когда ее не слышала мать, — подумал он, — говорила, что мир еще узнает имя моего отца — талантливого художника Бориса Курлика».

Андрею удалось тогда без особых сложностей вывезти с собой в Германию несколько найденных в грязном чулане картин отца. Тех самых полотен Бориса Курлика, которые сегодня украшают лучшие галереи мира. Они не только принесли его сыну большие деньги, но и реально помогли Андрею попасть в самый что ни на есть верхний эшелон международных экспертов-искусствоведов. В результате к нему пришла громкая слава, о которой он с детства мечтал, только распространилась она далеко не в широких, а исключительно в узких кругах — включая особо влиятельных на Западе специалистов.

«Жалко и до глубины души обидно, что этого не увидела умершая к тому времени бабушка», — часто думал он.

Мать же, которую Андрей перевез жить к себе, в Германию, никак не могла поверить, что ее мужу, долгие годы приносившему в дом жалкие копейки, известному выпивохе, бабнику и матерщиннику, посвящены страницы и целые главы в учебниках по истории искусств и отведено почетное место в престижнейших каталогах. И что мешавшие ей когда-то жить картины его, из-за которых они в свое время столько ругались, теперь висят в лучших музеях мира.

Что касается Андрея, то и в Германии он никак не мог забыть Ольгу. Марина чувствовала это, нервничала, злилась, ревновала мужа к прошлому. Их личная жизнь дала большую трещину, чувств не осталось, а сексуальная супружеская жизнь и вовсе сошла на нет. Достаточно реально взвесив все за и против, Марина несколько лет назад объявила Андрею, что жить с бездушным и черствым «мудилой», который к тому же не способен удовлетворить ее даже физически, она не собирается. Что ей абсолютно не нужен такой номинальный муж, да еще и импотент, которого, по ее словам, «мать родила с ущербным половым органом».

— Оставайся со своей полоумной мамашей в своем особняке со своими любимыми картинами, собаками, иконами! — гневно прокричала она ему своим зычным голосом во время очередного полуночного скандала, сопровождаемого, как всегда, битьем посуды, пощечинами и истеричным рыданием. — Я нашла себе давно мужчину, — сообщила, вытерев слезы, Маринка в завершение своей многочасовой истерики, — настоящего мужика, не дефектного, как ты. Он меня давно любит и ценит, не то что ты, негодяй и свинья. И кстати, чтоб ты знал, он давно и регулярно, с большим удовольствием трахает меня, чуть ли не каждый день, когда тебя нет по вечерам дома, причем по несколько раз, не то что ты, раз в месяц, и то по принуждению. Так и знай.

В заключение своей гневной длиннющей тирады Марина неожиданно мстительно, с явной завистью зло добавила: