Дети новолуния - Дмитрий Поляков (Катин)

В лицо дохнуло ранней свежестью; сырой, терпкий воздух, казалось, слился с дыханием, протерев разум, как запотевшее стекло. С балкона открывался тихий вид на речку, прорезающую тёмно-зелёное поле, разбухшее от утренней влаги. Широкая полоса леса, как будто бурая шкура полинявшего зверя, раскинулась до самого горизонта. Гулкая, напряжённая тишина. Вот и осень.

Он был ещё крепок, ещё силён, седая шевелюра красиво обрамляла крепкий череп сибирского самородка. Правда, сердце дурило, дурила печень, не простившая пристрастия к стакану, но в целом он не чувствовал своих лет и не признавал финала — пусть почётного, но финала, «списания в представительский инвентарь», как он выражался. Он всё понимал, понимал закономерность своего положения, но тот, который всегда шёл напролом, сметая своих и чужих, всегда подчинявший каждый миг достижению поставленной цели и овладевавший ею, как горячо желанной женщиной, не соглашался. Это мучило его и погружало в бездну такой невыразимой скуки — не тоски, не хандры и не модного сплина, а именно той бескрайней русской скуки, раздирающей тупыми когтями до самого мяса, до нутра, — что порой ему хотелось убить её, растоптать, задушить собственными руками. И тогда никакие, пусть даже самые светлые воспоминания не спасали его от него самого — того, кто всегда был яростен, бездушен и неутомим.

— Доброе утро, господин президент, — раздался снизу голос садовника. — Хочу поздравить вас с днём рождения. Семьдесят лет — солидный срок. Вы удивитесь, когда увидите, какую огромную тыкву я для вас вырастил.

— Спасибо, Никита. — Он немного нагнул голову, чтобы увидеть садовника.

— Желаю быть в добром здравии.

— Хорошо. Постараюсь. — Он опять уставился вдаль. Отчего-то серый крап небосвода был ему по сердцу. Когда садовник, откланявшись, намеревался удалиться, он спросил: — Скажи-ка, Никита, как ты играешь со своими детьми?

— У меня нет детей, господин президент, — отозвался садовник.

— Тогда как играл с тобой твой отец?

Ответ он не слышал, потому что он его не интересовал; у него был талант слышать только то, что для него было важно.

Ветра не было совершенно. Ещё одетые разноцветной листвой, деревья стояли недвижимые и тихие. Но в ровном, прозрачном покое тонко чувствовалось напряжённое ожидание перемен, которые очень скоро ворвутся в их светлое бытие, чтобы грубо и резко переменить его. Где-то меж ветвей просверкнул жёлтым краем медленно упадающий лист. «Куда он, такой молодой и крепкий?» — плеснула удивлённая мысль в рассеянном сознании. Он вынул из кармана трубку и сунул её в зубы. Трубка сквозила кристально чистым воздухом.

— Господи, ты куришь, дорогой?! — раздался за спиной голос жены, и вот она, укутанная в шаль, стоит перед ним, маленькая, седая, с лицом, помятым после сна, но уже смиренно просветлённым. Она всплеснула руками. — Да ещё с голой грудью! Царица Небесная, да ты простудишься! Соня, Соня, неси сюда шарф! Да скорее же, неповоротливая!

Мелкий топот позади — и отличный шотландский шарф обвился вокруг шеи.

— Запахнись, дорогой. — Жена положила руки ему на плечи: — Дорогой, дай я поздравлю тебя и поцелую. — Она выдернула трубку у него изо рта, повертела ею перед глазами, убедилась в том, что трубка пуста, расплылась в улыбке и, притянув его к себе, звонко поцеловала в губы. Затем осенила крестным знамением его грудь и воскликнула: — Юбилей, какое счастье!

— В чём ты увидела счастье? — удивился он.

— Мы вместе сорок пять лет. Разве это не счастье?

— Ну, это не точно. Когда мы познакомились, было лето. Я наверняка помню.

— Ах, ты всегда шутишь. Отец Дионисий просил передать тебе вот эту иконку святого Георгия, твою любимую, Победоносца. Она из монастыря Ферапонтова, от старцев.

— От старцев? А сколько им лет, старцам? — хмыкнул он.

— Вот Дионисий придёт, он тебе скажет.

— А вот не надо Дионисия.

— А-а…

— Всё, — спокойным голосом отрезал он. — Кончено.

Он вернулся в гостиную, прошёл полутёмным коридором и по широкой, закруглённой лестнице стал спускаться на первый этаж, грузно и неуверенно переставляя ноги, но стараясь держаться прямо. Жена следовала за ним, переваливаясь из стороны в сторону, как будто передвигалась на протезах. От себя она подарила ему золотые запонки с крупными бриллиантами от Bvlgari, видимо дорогие, — она не знала этого наверное, но запонки — вещь практичная, а он любил практичные вещи. Он взял их, повертел в руках, чмокнул жену в щёку и оставил их на комоде.

— А телеграмм, телеграмм — с ночи идут и идут. Всё завалено, сразу и не разобрать. Гельмут Фишер прислал даже две.

— Мог бы и три тиснуть, — буркнул он, почему-то вдруг вспомнив, как они вместе парились в сибирской бане, и он с удивлением смотрел на большое, белое, слабое и оттого какое-то беззащитное тело могущественного германского канцлера, всегда затянутое в элегантный костюм. — Я ведь знаю, одни пенсионеры пишут, которым занять себя нечем. Я вот, например, не помню, когда день рождения у Фишера.

— Тебе напомнят, — мягко заверила жена.

Действительно, несмотря на круглую дату, поздравления прислали в основном отставники: бывшие премьер-министры, бывшие госсекретари, бывшие президенты и даже теневые кукловоды тоже бывшие — все те, с кем поделил он свою эпоху. Из действующих первых лиц о нём вспомнил только российский лидер. Он вежливо позвонил.

Зато телевидение, радио, газетчики, эти словно с цепи сорвались — как же! круглая дата в редакционном портфеле, отличная возможность обсосать эпоху! Когда-то робко клевали с его ладони, а теперь — взрезвились! — и клюют в темечко. Как быстро его — не забыли, нет, — но перестали бояться. Так челядь держится запанибрата с обанкротившимся барином, живущим нахлебником у новых хозяев. Вот это поражало более всего и попросту обескураживало, к этому он оказался не готов. Раньше его критиковали, гадали, что он скажет и сделает, и пугливо защищали от собственной смелости. Но ему и присниться не могло того, что его попросту забудут, как малозначащего старичка на сомнительно заслуженном отдыхе. Больше никто не задавался вопросом, какая будет его реакция на то или иное событие, крепко ли контролирует он преемника и в какую интригу втянет действующую власть. Его мнение обнулилось.

Он отказал им всем, невзирая на звания и посулы, за исключением одного журналиста, когда-то сопровождавшего его на пути к власти; с ним он пожелал встретиться, заинтересованный не столько темой беседы, сколько возможностью вспомнить молодость. Конечно, это был акт самодурства, характерный для него, как ни для кого другого, но он был обижен этим нафталиновым вниманием, когда после десятилетия забвения о нём решили вспомнить как об удачном информационном поводе.

8.00

Завтрак, как всегда, сопровождался трескотнёй супруги, которая по многолетней привычке создавала настроение. Вчера приблудился симпатичный котик, возможно, потерялся, поскольку всё указывает на то, что он чистых кровей, такие на дороге не валяются — вот только каких? На ужин будет пирог с капустой, а погоду обещают скверную, но кто верит прогнозам, когда природа бунтует? У МарьИванны язва, Силантьев поставил новый спектакль в Большом и звал. Она понимала его состояние и старалась отвлечь на пустяки, но он не слышал её и молчал.