Тварь 1. Графские развалины - Виктор Точинов

Он выдвинул из рукоятки все металлические приспособления, нож лежал на ладони, как диковинное растопырившееся существо… А Кравцову все сильнее казалось, что много лет назад он владел не просто похожей безделушкой, но именно такой …

Точно, он вспомнил: на металлическом оголовке его ножа были изображены две такие же рыбки, изогнувшиеся затейливым образом, словно собирались заняться нерестом в позе «69». В принципе ничего удивительного. В те годы заводы, выпускавшие ширпотреб, изобилием ассортимента не баловали – и если уж начинали что-то штамповать, то миллионами штук. Наверняка такие ножички лежали на всех прилавках от Камчатки до Калининграда.

Странно другое – какой удивительной цепочкой совпадений вернулся предмет, крайне похожий на утерянный пятнадцать лет назад… Порывшись в памяти, Кравцов вспомнил: посеял он отцовский подарок в последнее свое лето в Спасовке. Причем вроде бы как раз на полигоне, во время сбора грибов – подосиновики под тамошними осинами росли в сезон весьма густо.

Конечно, смешно думать, что нож пятнадцать лет дожидался владельца – металлические части давно съела бы ржавчина. Но все равно совпадение интересное…

Он машинально перевернул ножичек. И замер…

На пластике рукояти оказались нацарапаны две буквы – неровные, полустертые. «Л» и нечто вроде завалившегося на бок «Y» – на самом деле незаконченное «К».

Надпись начал выцарапывать Ленька Кравцов пятнадцать лет назад.

НОЖ БЫЛ ТОТ САМЫЙ.

Кто-то его нашел, неуверенно подумал Кравцов. Кто-то, постоянно ходящий на полигон за грибами… Нашел, чтобы потерять спустя полтора десятилетия. Потерять ровнехонько под приезд былого владельца. Забыть воткнутым в кору именно того дерева, под которым означенный владелец остановился пострелять вальдшнепов…

Он поморщился.

В любую из своих книг он такую случайность вставлять бы не стал – слишком невероятная. Скорее уж другой мальчишка имел те же инициалы. А память Кравцова сыграла дурную шутку, и никаких букв на пластмассе он не выцарапывал.

Наверное, так оно все и получилось. Вспомнить обстоятельства, при которых начал украшать рукоять своей монограммой, Кравцов не смог, как ни старался. Ложная память… Он сложил лезвия, сунул нож в карман… Но где-то глубоко засела уверенность:

НОЖ ТОТ САМЫЙ.

6

Прекратив ломать голову над находкой, Кравцов подошел было к компьютеру, но потом решил организовать себе поздний ужин, аппетит от прогулок на свежем воздухе разыгрался не на шутку. Поставил сковороду на плитку, плеснул растительного масла, распахнул дверцу холодильника…

И отдернулся.

Постоял несколько секунд, борясь с приступом рвоты, – и выскочил из вагончика.

Луна только что взошла. Старые липы отбрасывали в ее свете длинные тени – черные, уродливые, шевелящиеся. Графские развалины громоздились безмолвным призраком.

Кравцов глотал прохладный ночной воздух, стараясь дышать размеренно. Спокойно, говорил он себе, спокойно… Четыре удара сердца – один вдох. Спокойно… Сейчас я вернусь, открою холодильник – и там ничего не будет, кроме оставшихся у меня продуктов… НИЧЕГО НЕ БУДЕТ. Лишь продукты…

Собравшийся взбунтоваться желудок успокоился. Но Кравцов не спешил возвращаться и открывать холодильник. Постоял еще, выкурил сигарету. Потом решительно прошел внутрь. Взялся за ручку холодильника, потянул – и уже не отпрянул при виде громадной оскаленной пасти…

…Собачья голова стояла на его собственной одноразовой тарелке, та была маловата для толстенной шеи ротвейлера – и часть продуктов оказалась загажена капавшей кровью. Суда по всему, кошмарный подарочек подкинули совершенно свежим, только что отрубленным. Но достаточно давно. Надпись, сделанная на дверце морозилки (которую Кравцов заметил не сразу), успела засохнуть. Сделанная кровью надпись.

Неровными буквами там было выведено одно слово:

УБИРАЙСЯ

Масло на перегревшейся сковороде отчаянно чадило, но Кравцова это радовало – никаких других запахов он не чувствовал. Едва ли голова успела засмердеть, но проверять не хотелось. Это просто кусок мяса, сказал он себе, – и достал из холодильника тарелку с ее содержимым. Руки почти не дрожали.

Ошейник, залитый кровью, оставался на своем законном месте. Странно, подумал Кравцов, должен был свалиться с короткого обрубка шеи. Даже нет, судя по кровавым следам, находился он ниже раны, отделившей голову от тела… Похоже, его специально надели после … Зачем?

Кравцов чуть повернул собачью голову – и увидел на ошейнике поблескивающую сквозь спекшуюся кровь металлическую табличку. Надо думать, координаты владельца… Он счищал кровь с гладкого металла, уже зная, что там выгравировано…

Достал мобильник, но набирать длинный федеральный номер с таблички не стал – тот и так хранился в памяти трубки Кравцова.

Пашин Чак нашелся.

7

– Ты уверен, что включал сигнализацию, уезжая? – спросил Козырь. В тоне его не звучало ни малейших эмоций. И это мрачное спокойствие – в такой момент – производило впечатление куда более сильное, чем любые истеричные выплески энергии.

– Голову на плаху не положу, – сказал Кравцов. – За четыре дня стал включать-выключать уже автоматически, не запоминая. Но пришел – была включена, это точно.

Пашка подошел к единственному окошку, не закрытому ставнями. Размерами соответствуя железнодорожному окну, оно отличалось от него конструкцией. Сверху – во всю ширину – шла откидывающаяся наружу форточка, Кравцов ввиду теплых дней ее не запирал, держал открытой. Отправляясь на охоту, не запер тоже. Этим путем мог пролезть ребенок – малолетний или не особо упитанный. Или взрослый – но на редкость худой. По крайней мере Кравцов был уверен, что он-то застрянет тут всенепременно.

Козырь вернулся на кухоньку, без всякой брезгливости взял в руки голову Чака, перевернул.

– Посмотри, – сказал он. – Отрублено ровненько, как бритвой отрезано. Я знаю – когда-то знал – в Спасовке лишь одного человека, который так ловко управлялся с острыми предметами…

– Кто?

– Долгая история… Ты спрашивал про Динамита? Придется рассказать сейчас. Водка есть?

Кравцов кивнул.

– Доставай. И присядем где-нибудь…

Динамит. Сашок. Лето 1990 года

В то лето Динамит был в расцвете своих девятнадцати лет и в зените своей славы – был, когда закадычный друг-приятель Пашка-Козырь произнес равнодушно, как бы между прочим, одну фразу.

Козырь сказал:

– Знаешь, говорят, Наташка в пятницу после дискотеки с одним чуваком ушла…

Если Динамит был Первым Парнем, то Пашка-Козырь – вторым, никак не меньше.