Гель-Грин, центр земли - Никки Каллен

— А у нас сколько времени? — и она сама нашла — часы-маяк; похожи на темную башню; когда бил час, они озарялись изнутри светом. — Патрик, это так необыкновенно…

— А мы привыкли, — и он скользнул на кухню, — блин, жалко, что света нет, я бы приготовил тебе свои фирменные кексы.

— Представляю, слона можно убить, наверное, — он засмеялся и нашел её руку; сердце её оборвалось, — а из Парижа у вас нет часов? А то могу привезти…

— Ты скоро уезжаешь? — он испугался и приблизился; керосинка горела в его руке ярко и спокойно, словно смотрела кино, — видно, часто пользовались; «да, а что?» «зачем?» «я отправила те фотографии; с Масленицы; и получила премию; они там, на выставке…» «еще один приз; ты тщеславная» «нет; ты не понимаешь; это… это шанс найти хорошую работу; люди будут знать, что я хороший фотограф…» «у тебя уже есть хорошая работа, разве нет?» «ну… тебе не понять… это… это стремление к совершенству; к тому же я посмотрю работы других людей; их мир; и Париж, в конце концов; я только в деревне у дедушки и бабушки была и в Германии, в Кельне» «так бы и сказала; что любопытная, что мир; а я?» «что ты?» «как я буду без тебя?» «это смешно? что я в твоем мире? мне кажется, что у тебя даже девушка была, какая-нибудь простая и грациозная, смешливая, и очень любила бабочек; а потом появилась я, ты вспомнил детство и придумал себе мистику…»; еще одни часы стали бить полночь, она вздрогнула, он неправильно понял: «замерзла?» — разыскал в темноте плед и укутал её; плед был чистый и пушистый; в черно-серебристую клетку. Он посадил её на диван, керосинку поставил на пол и стал целовать — щеку прохладную, волосы; «знаешь, они такие странные, словно лунные; ты и вправду Арвен; я помню твоего отца; он всё время читал, даже на мессе косился на книгу в кармане» «Да, это в честь Толкина»; она задремала на его плече; «ой, ты спишь» «нет, нет», — просыпаясь; свет лампы плывет перед глазами, и оттого сны всё страннее: часы превращаются в буквы, в цветы; где-то бьет колокол; «не пугайся, это Милан» — красное дерево, золотые колокольчики; маяк растекается в солнце; и оно бьет по глазам, словно в полете; и она летит, летит, летит; нет, это Патрик несет её в другую комнату на руках; «какой он сильный»; пахнет орехами; его черная футболка под щекой — мягкая, хлопковая; и она проснулась утром, даже днем, на кровати, широкой-широкой, словно поле, деревянная спинка, Дева Мария на стене. Янтарный свет наполнял комнату словно мед; одежды не было, а был халат — махровый, толстый, розовый; с капюшоном и до пола.

— Патрик, — позвала она, — Патрик, — и спустила босые ноги на деревянный пол. По комнатам плыл замечательный запах — горячего, печеного и сладкого; сахарная пудра и ваниль. Пол в солнечных квадратах был теплый, как вода; «Патрик», — снова позвала она и вышла из спальни, в которой ничего, кроме огромной кровати, не было, в кухню, тоже полную солнца.

— Привет, — оглянулся Патрик, — проснулась, — он стоял на коленях перед плитой, руки обмотаны клетчатым полотенцем, — сейчас будут кексы готовы, — и полез в духовку. Она села на табуретку и стала осматриваться. Кухня тоже была полна часов; а также специй и круп на полочках; посуда, ухваты, рукавички — словно не два грубых парня, а пятнадцать девушек при них еще жили; готовили, как в ресторане. Столько разномастных сковородок и кастрюлек она в жизни не видела; сама обходилась полуфабрикатами и «Тефалем». Патрик вытащил противень с безупречными светло-коричневыми кексами в формочках.

— Помоги, — и она поддержала противень с другой стороны, обожглась и вскрикнула; Патрик уронил всё на пол и схватил ладошку, — что? где?..

— Нет, ничего; пожалуйста, кексы, — он поставил наконец противень на стол и выложил их на тарелку, посекундно спрашивая, как она.

— Можно? — и, не дожидаясь, она взяла и откусила. — Ой, здорово…

Они попили чаю — горячего, из самовара, расписанного под хохлому, «Ахмад» с бергамотом; и Арвен казалось, что жизнь остановилась, хотя вокруг тикала сотня часов; и ели кексы.

— А где ты спал?

— На диване, в гостиной.

— Странный дом, кажется в два раза больше, чем кажется…

— «Мастер и Маргарита», — Патрик улыбнулся и полез за второй порцией кексов; а она пошла в спальню — одеться. Одежда — джинсы, свитер, трусики, черные, с тонкой полоской кружева по бокам, — лежала на краю постели; она села на кровать и стала смотреть на белье, тонкое, белое, на свои голые коленки из-под халата; и сзади сел Патрик и коснулся рукой её шеи.

— Патрик, — сказала она; хотела еще что-то дальше, что её нельзя, что она заморожена, что другая, но он накрыл её рот ладонью, а потом поцеловал эту свою ладонь и мягко повалил девушку на одеяло; и тут она почувствовала, что её не существует; есть Патрик и есть субстанция, бесчувственная и нежная; она гладит его по плечам, укрытым, словно тайной, футболкой; он не разделся даже; по волосам, от солнца золотым; и его поцелуи похожи на те; будто не целовал никогда; не любил; жил на острове один, слушал птиц, ловил рыбу; а теперь нужно взять насовсем; и когда он оперся вдруг в стену рукой и закинул голову, она увидела его горло — близко так, полное дыхания и крови; и испугалась, что он такой живой; он вскрикнул и упал; придавил, как молодое дерево для мачты; а она всё гладила по плечам и волосам и хотела плакать, уйти насовсем…

День наливался, словно яблоко, Арвен захотелось пить. Патрик лежал на её плече, лицом в подушку, и дышал тихо-тихо, совсем неслышно; словно и не спал вовсе, а ушел; в мир нецветной и серебристый; «Патрик», — коснулась она его ладони, на которой поцелуй таял, как иней; «Патрик, ты жив?» Он открыл глаза и повернулся — тонкий нос и брови бархатные; и улыбнулся, словно выздоровел.

— Привет, — сказал он, подтянулся и поцеловал; губы его были теплые и пахли ею — незнакомый запах: мед и осенние листья сжигаемые.

— Можно мне попить — водички или чаю…

— А хочешь яблоко? — он встал на локте, и она опять смотрела снизу на его рот и подбородок, горло, похожее на изящное — красивые дома со старинными желобами в форме драконов; свечи бледно-желтые и с запахом — розы, бергамота, амбры; небритое дня два и оттого еще более трогательное. Она поцеловала его туда, где ушко и шея; нежное, как укромное место в саду.

— Но ведь это долго, надо идти в магазин; у вас здесь есть магазин поблизости… — она не договорила: он накрыл ей рот ладонью, как тогда, поднял с кровати, надел халат — и всё молча, будто должна была запеть какая-то красивая птица; и повел через кухню, через темный коридор со шкафами — еще часы; из дерева разных видов, со стрелками и без, с зеркалами, маятниками, малахитовыми и золотыми цифрами; с фигурками, танцующими в такт спрятанной музыкальной шкатулке, с аллегориями и пузатыми ангелочками; а потом свет ударил ей в лицо, она почувствовала разом тысячу запахов, плотных и прозрачных, словно магазин тканей, и она стоит у витрины, и ткани падают на неё и струятся — всё пестрое, всё двигается; из коридора они вышли сразу в сад — огромный, уходящий вверх и вдаль, словно море сливается с солнцем; птицы и вправду порхали и чирикали; дрожали ветви, полные яблок и цветов, и через перегородки между видами перевешивались сирень, жимолость, жасмин и этот странный белый кустарник, цветы которого были в корзине.