Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл

Через мгновение в дверь постучали. На пороге стоял Лео с корзиной еды.

– Что это там за тип? – тихо спросил с порога, кивнув в сторону агента Мартелли, который ошивался на площадке в нескольких футах от двери.

– Группа личной охраны, приставленная к нам моим дядюшкой.

Лео хотел отпустить какое-то пренебрежительное замечание (швейцарская гвардия и жандармы – старые соперники), но придержал язык. Вместо этого он вытащил из корзины глиняное блюдо и сказал:

– От жены.

Я думал, он прихватит еду снизу, из ресторана, а София сама приготовила нам обед.

– Как держится маленький Пи? – спросил Лео.

– Боится.

– До сих пор? Я думал, дети быстро восстанавливаются.

Да, отцовство сулило ему еще много сюрпризов.

Я принес еду Петросу в спальню и обнаружил, что сын заснул. Осенние дни были теплыми, но я все же натянул на него одеяло и закрыл деревянные ставни. В комнате воцарился полумрак, почти темнота.

– Пошли, – прошептал Лео, протягивая мне тарелку. – Там поговорим.

Но только мы сели, как затрезвонил мой мобильный. На том конце раздался знакомый грубый голос.

– Алекс, это опять Майкл. Я размышлял о том, что вы сказали.

Его голос звучал по-другому. Более нервно.

– Я не знал, что у вас ребенок, – продолжал он. – Есть вещи, которые вам нужно услышать.

– Расскажите.

– Идите к телефону-автомату за городскими стенами, около вокзала.

– Мы в безопасности. Это мой мобильный.

В нашей стране царит неистовый страх, что телефонные линии прослушиваются. Некоторые люди из секретариата вообще не пользуются телефонами – только назначают по ним личные встречи.

– Я не доверяю вашим представлениям о безопасности, – сказал Майкл. – Идите к будке на виа делла Стационе Ватикана. Она стоит около рекламного щита рядом с заправкой. Позвоню вам туда через двадцать минут.

Место, которое он описывал, находилось сразу за «Казой». Я мог там оказаться не через двадцать, а через пять минут. Повернувшись к Лео, я беззвучно спросил: «Можешь немного побыть с Петросом?»

Он кивнул, и я ответил в трубку:

– Отлично, буду ждать.

Заправка оказалась развалюхой с разрисованными граффити стенами и металлическими решетками в оконных проемах. На рекламном щите женщина с грудями, как два футбольных мяча, рекламировала телефонные услуги. Мусорный бак глазел на нее с другой стороны улицы из-под полуприкрытых век. Отсюда я мог разглядеть над ватиканской стеной задний фасад «Казы» и возвышающийся над ним купол собора Святого Петра. Но мой взгляд остановился не на них, а на уходящих вдаль железнодорожных рельсах.

Мы с Симоном любили смотреть, как на вокзал Ватикана прибывают и отправляются товарные поезда. Вместо вагонов с углем или зерном они везли деловые костюмы для нашего супермаркета, или мрамор для строительных проектов Лучо, или вакцины для миссионеров в далеких странах. Когда мне было двенадцать, Гвидо Канали попытался украсть из вагона коробку наручных часов и в конце концов опрокинул на себя два ряда ящиков. На ящиках было написано: «Только для его высокопреосвященства», и поэтому мальчишки не хотели их касаться, даже ради того, чтобы освободить Гвидо. Только Симон стащил их, по сто фунтов каждый. Красные апельсины – вот что оказалось на платформе. Красные апельсины, разбитые, как пасхальные яйца. Апельсины, которые прислал Иоанну Павлу монастырь на Сицилии. Вот из-за чего чуть не погиб Гвидо.

Неужели Симон из той ночи жил сейчас только в моей памяти? Неужели секретариат выдрессировал его так, что прошлый Симон исчез? Присяга – весомая вещь для любого католика; по церковному праву за нарушение присяги могут последовать наказания. Но даже у Майкла Блэка есть сердце, способное сделать исключение.

Майкл – Иуда нашей семьи. По крайней мере, в глазах Симона. Шестнадцать лет назад Майкл с моим отцом поехал в Турин на оглашение результатов радиоуглеродной датировки плащаницы. Отец уехал из Турина разбитым. Восемь недель спустя он умер, но до этого Майкл ушел с работы и написал моей семье письмо, где говорилось, что наша идея объединения церквей – смехотворна. Православные ждут от нас лишь поводов для подогрева древней ненависти, новых причин для обвинения нас во всех грехах. Майкл спрашивал, почему мой отец ратует за объединение с тремястами миллионами православных, когда они считают восточных католиков еретиками и предателями (многие из нас живут в православных странах, составляя религиозное меньшинство). Вскоре после этого Майкл нашел новую работу при новом втором лице в Ватикане: кардинале Бойя.

Бойя тогда только начинал препятствовать контактам Иоанна Павла с православными, и Майкл вписывался в его планы в качестве «квазимодо»: священника, которого отправляют пугать местных жителей, создавать уродливый, искаженный образ церкви и разрушать механизм дипломатии. «Квазимодо» – клапан, через который выпускается недовольство чиновничества в стране, где никто не может открыто бросить вызов папе.

Майкл ввязывался в словесные перебранки с православными епископами, бросал публичные оскорбления, преуспел в искусстве скандальных интервью. Для Симона это выглядело величайшим предательством. Мой брат никак не мог смириться с тем, что вера порой допускает резкую смену убеждений и человек, отвернувшись от некой идеи, часто раскаивается в своей к ней приверженности, а потом и вовсе становится ярым ее противником. «Изыди, Сатана».

Я помнил Майкла другим. В мире чопорных католических священников в сутанах он был молодым американцем в пасторской рубашке с короткими рукавами и дешевеньким воротником. Носил электронные часы и высокие найковские кроссовки благопристойного черного цвета. За два года до фиаско радиоуглеродного анализа он привел меня и Симона к Испанской лестнице на открытие первого в Риме «Макдональдса». Шо кировал итальянцев тем, что пил за завтраком кока-колу. Пока я не встретил Майкла, я не понимал, что можно успешно отличаться от остальных. Благополучно оставаться чужим. Печально думать, что секретариат взял этого восхитительного голема и превратил в нечто еще худшее, чем обыкновенный чиновник. На дне печали моего отца я всегда чувствовал никем не разделяемую убежденность, что в один прекрасный день мир изменится. Пойдет на компромиссы. Я не знаю, почему у Майкла случился переворот в убеждениях, но подозреваю, что причиной такой перемены мог оказаться отец, заразивший его чрезмерным оптимизмом. За греком стоят двадцать пять веков тра гической истории, которые не дают его мечтам разыграться, но нет ничего опаснее, чем дать надежду американцу.

Зазвонил телефон, я повернулся и схватил трубку. Только в эту секунду я заметил, что на соседнем углу стоит мужчина и наблюдает за мной.

Я шагнул назад. Но человек поднял руку.

Агент Мартелли. Я даже не заметил, что он шел за мной от самой «Казы». Майкл прав. Моя безопасность на самом деле недостаточно безопасна.