Лондон - Эдвард Резерфорд

Тема, которой она донимала великого мужа, была не нова. После Акта о реформе от 1832 года демократия медленно завоевывала позиции. Еще два акта предоставили избирательные права среднему классу и зажиточной части рабочего. Теперь в Британии могли голосовать две трети взрослых мужчин, но не женщины.

Почтенная группа дам, известных как суфражистки, тихо протестовала против этой несправедливости в течение сорока лет. А пять лет назад на сцену вышла новая компания под предводительством неистовой миссис Панкхёрст. Вскоре эти новые крестоносцы переняли старое название, слегка изменив его на британский лад, и стали суфражетками. Они принялись действовать по принципу «Не слово, а дело». Начали с собственных цветов – фиолетового, белого и зеленого, которыми украсились их шарфы, флаги и плакаты. Устраивали митинги и вмешивались в парламентские выборы. И – беспардонно, по мнению Эдварда Булла, – обзавелись привычкой приставать к политикам на улице.

Неделей раньше две приличного вида эдвардианские леди в больших широкополых шляпах, украшенных перьями, вполне модные и словно пришедшие с прогулки по магазинам на Пикадилли, скромно остановились у резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит и стали ждать. К восторгу заранее приглашенных репортера и фотографа из «Таймс», обе женщины при появлении мистера Эсквита метнулись к нему и шли по бокам через весь Уайтхолл, учтиво расспрашивая о его действиях в защиту женского избирательного права, пока тот не спрятался в здании парламента. На следующий день из газеты выяснилось, что одной была Вайолет.

– Тебе повезло, что не арестовали, – мягко произнес Булл.

Обосновавшись в Боктоне, Эдвард Булл размяк. Пивоварней заведовали сыновья, а ему была по душе жизнь сельского сквайра. Он даже выведал из архивов, что поместье когда-то принадлежало семье по фамилии Булл. «Конечно, без всякого отношения к нам», – сказал он весело. И даже не осерчал, когда Вайолет объявила о своих симпатиях к суфражеткам, хотя мнения не изменил ни на йоту. «Медицинская наука установила, что женский пол обладает меньшим мозгом», – победоносно сообщил ей отец. Булл полагал, что женщины должны заниматься хозяйством, и с ним соглашалось не только большинство мужчин, но и многие дамы. Появилась женская организация, выступавшая против избирательного права. В таком же духе писала выдающаяся новеллистка Уорд. Политика испортит женщин. Рыцарство отомрет. Оно стало забавной особенностью поздней Викторианской и Эдвардианской эпох – отчасти благодаря возрождению литературы о рыцарях короля Артура, отчасти же из-за того, что возраставший достаток предоставлял досуг все большему числу женщин, и даже представительницы среднего класса воображали себя утонченными и изнеженными, как светские леди XVIII века: идея, которая весьма удивила бы их предков.

– Все это потому, что я не позволил тебе идти в университет, – заключил отец.

– Нет, папа. – (Почему он никогда не принимал ее всерьез?) – Разве правильно, чтобы женщина могла быть мэром, медсестрой, врачом, учителем, да хоть бы и просто хорошей матерью, и не имела права голосовать? Пожалуй, даже в Средневековье было лучше! Тебе известно, что в те времена женщины состояли в лондонских гильдиях?

– Не глупи, Вайолет. – Эдвард знал Сити: сама идея о допуске слабого пола в ливрейные компании была абсурдной. Он удивился бы, узнав, что его собственная пивоварня досталась ему от дамы Барникель. Булл вздохнул. – В любом случае это пустая трата времени. Вас не поддержит ни одна политическая партия.

Увы, это было так. Голоса за и против звучали во всех партиях, но ни один лидер не знал, добавит ли ему политического веса женское избирательное право. Даже самые радикальные гораздо больше интересовались расширением прав рабочих, нежели женщин.

– Тогда мы будем продолжать, пока нас не поддержат, – ответила Вайолет.

– Что меня особенно бесит в вашей кампании, так это прескверный пример, – признался Булл. – Неужели тебе не понятно, что если люди вроде нас возьмутся за агитацию, то это лишь подстегнет другие классы заняться тем же? Бог свидетель, и без того пахнет жареным.

И с последними словами отца Вайолет могла согласиться. Старый век канул в прошлое вместе с королевой Викторией, и новый король Эдуард VII столкнулся с миром все более ненадежным. Война с бурами в Южной Африке была выиграна с трудом, а ее моральная оправданность вызывала сомнения. В Индии зрело недовольство британским правлением. Германская империя, хотя кайзер приходился королю Эдуарду племянником, довольно быстро и грозно наращивала колониальную и военную мощь. В жестокую конкурентную борьбу вступила и британская торговля, из-за чего даже такие убежденные сторонники свободной торговли, как Булл, уже подумывали о защите огромной Британской империи посредством тарифов. Проблема ирландского гомруля[78]расколола либеральную партию, что тоже повергло в политическую неопределенность людей вроде Булла. Но самое тревожное в новой, Эдвардианской эпохе уже подступило к порогу и стучалось в дверь.

Вопиющие неравенство и проблемы промышленной эры никуда не исчезли. Пока король Эдуард развлекал своих подданных – уж всяко не таких пуритан – колоритным двором и собственным блеском, тем все сильнее досаждало вышеуказанное. Хотя предсказанная Марксом великая социалистическая революция так и не грянула, тред-юнионы, возникшие в восьмидесятых годах, уже на рубеже веков собрали два миллиона членов, а вскоре ожидалось еще четыре. На недавних выборах они выставили собственную партию, которая превращалась в третью силу. Сейчас парламентские лейбористы, среди которых подлинными социалистами являлись лишь немногие, были готовы сомкнуться с либеральным кабинетом, где радикальное крыло под руководством блистательного валлийца Ллойда Джорджа обязалось ввести пособие для бедных.

– Но многого им не добиться, а консерваторы-лорды не пропустят и этого, – предсказал Булл. – И что тогда?

Именно этот смутный, но укреплявшийся страх общественных беспорядков настраивал его против демаршей суфражеток.

– Беда порождает беду. А ты подливаешь масла в огонь, – посетовал он. – О детях подумала? По-твоему, им это на пользу? Хороший пример?

Вайолет рассвирепела. Детей-то к чему приплетать?

– Дети мною гордятся! – вспылила она. – Они знают, что я занимаюсь добрым и праведным делом! Я учу их отстаивать правду. И уверена, они все понимают.

– Точно уверена? – откликнулся Булл.

Перси Флеминг считал, что его брат Герберт бывает изрядным болваном со своей клоунадой. Но что с него взять? Герберт застыл посреди Тауэрского моста, где уже собралась небольшая толпа.

– Решайся, Перси! – призвал он. – Пока не решишься, так и буду стоять, даже если мост разведут!

В толпе находилась молодая женщина, постарше Перси, может быть, на год или два, очень приличная. Интересно, что она думает?

– Ну? – крикнул Герберт, приняв мелодраматическую позу, как в мюзик-холле. – О Перси, ты меня убьешь?