Музыка грязи - Тим Уинтон

– Пей, – сказала она.

– Они придут?

– Я не знаю.

– Пожара нет.

– Нет.

Он оторвал ножку у цыпленка, которого она пожарила, и торопливо съел ее. Он пытался протолкнуть ее в горло. Он выглядел озадаченным.

– «Холден И-Эйч»?

– Это Бивера. И курица его. Я развиваю дружеские связи.

Джорджи пощупала ему лоб и шею – не снизилась ли температура. Похоже, он был более или менее в порядке.

– Мне конец, – сказал он тоном, в котором Джорджи почудилось удовлетворение.

В ванной он настолько оцепенел, что дал Джорджи снять с себя шорты и майку. Она усадила его в старую ванну и губкой обтерла раны. На руках и шее у него были клещи. Он вздохнул, когда она ополоснула его, и Джорджи про себя подумала: когда в последний раз хоть кто-то опускался рядом с ним на колени и купал его? Когда он закрыл глаза, оказалось, что веки у него полупрозрачные.

Минут через десять он, похоже, немножко ожил. Он рассказал ей, что? сделал, где был, чего ему стоило добраться домой; и она была благодарна, что он не настолько в себе, чтобы спросить, как она провела все это время.

Когда настало время вынимать его из ванны, она взялась приподнимать его, но он встал сам. Джорджи подумала о смазываниях и купаниях, которые она повидала за долгие годы. О мужчинах, рядом с которыми она вставала на колени, чтобы утешить, вымыть, спасти. Этот импульс у нее все еще оставался. Господи, подумала она, есть ли разница между тем чувством, которое она испытала, увидев Джима в первый раз, и тем, что чувствуешь, когда перед тобой изнуренный мужчина, который ждет спасения? Она бросила работу, но она все еще оставалась сестрой Джорджи и готова была лететь на помощь.

Она завернула его в полотенце и отвела на кухню, где выжгла с него клещей булавкой, нагретой на газу. Она чувствует себя, сказала она, как Великий инквизитор, который мучает тебя в надежде выпытать еретические тайны. Он сонно улыбнулся. Все тайны, пробормотал он, это и есть ересь. Джорджи намазала его антисептической мазью и втерла масло в его солнечные ожоги. Она уложила его в постель и какое-то время посидела, пытаясь прикинуть, куда идти отсюда. Сначала машина. Ей придется завести свою собственную – все равно как.

– У тебя ведь нет тайн, – сказал он. Веки его трепетали.

– Ты моя тайна, – сказала она, пытаясь не думать о миссис Юбэйл.

Он улыбнулся.

– Ну да, мы же не ходим по округе и не кричим: «Вот они мы!»

– Да.

– Я тебе не сказал. О Птичке. Что она еще прожила какое-то время. На аппаратах. И они все совали мне эти бумажки. Я не должен был. Но я все ждал и ждал. Думаю, я просто устал, понимаешь. Они меня истомили.

– Это было милосердие.

Он покачал головой:

– Удобство.

– Нет, Лю.

– Ты не понимаешь, – пробормотал он.

– Поверь мне, – сказала она, – я понимаю.

Он вздохнул.

– У тебя есть атлас? – спросила она.

– В библиотеке, – сказал он. – Зачем?

– Покажу тебе мою вторую тайну. Мой остров.

Когда она вернулась с большим пыльным томом, Лютер Фокс спал. Эти веки были похожи на лепестки, и на них вырисовывался мраморный рисунок капилляров, как у ребенка. Она поцеловала его в лоб и перед тем, как задернуть полог, несколько секунд впивала его пахнущее цыпленком дыхание.

Джорджи вспомнила себя пару дней назад, распростертую на этой постели, медлительную, как герцогиня. И его рука – в ее руке, теплая и удивительная.

Она наклонилась и взяла его за руку. Прижала ее к своей щеке. Прислушалась к ночи за противомоскитной сеткой.

Плывет по хнычущему морю. Вокруг него, в тумане, шипящее дыхание мертвых; они плещутся, и крутятся, и гребут в глубине, вокруг него, вместе с ним. Их дыхание пахнет землей, речной глиной и арбузами. Он рывком приподнимает лицо из воды, и его рук и ног касаются скользкие тела, а одно, особо настойчивое, бьет его в бедро снова и снова, вопрошая, а он все плывет – размеренно, как метроном, как ритм без мелодии. В воде не протолкнуться от рук и ног, они слишком перепутались, чтобы проплыть сквозь эту массу, и потоки похожих на водоросли волос застревают у него в зубах, хватают за горло.

Он просыпается в темной комнате. Занавески колышутся у обшитой панелью стены. А… Здесь.

Он откидывает покрывало и недоуменно мигает, понимая, как туго натянуты его подколенные сухожилия. Он, шаркая, идет в ванную, а потом на кухню. Дом кажется гораздо более пустым, чем когда-либо.

– Джорджи?

Когда он зажигает свет, на столе находит атлас. Грязный конверт выглядывает из него, и он открывает книгу, чтобы прочитать аккуратно написанное на конверте послание:

«Обещала вернуть машину.

Целую, Джорджи».

Записка Джорджи соскальзывает на стол. Она прилипает к его влажным пальцам, но его взгляд прикован к странице, на которой раскрыт атлас. Австралия. Весь континент – это скалистое нахмуренное лицо, и половина этого лица – Западная Австралия. Он никогда не покидал пределов своего штата, никогда не пересекал даже эту незначительную границу. Он замечает слегка испещренные точками пустыни, которые отделяют его побережье от остальной страны. В сравнении с Азией или Америками названий на карте немного. Уайт-Пойнта нет на карте; увидев это, он чувствует какой-то укус удовлетворения. Фокс зажимает пальцем то место, где, по его расчетам, он должен сейчас находиться, и размышляет о широких просторах вокруг. Такое одиночество на странице – и это в то самое время, когда каждый засранец в этом мире дышит тебе в спину. Он определяет масштаб и по мальчишеской привычке прикладывает короткую сторону конверта к шкале, чтобы отмерить расстояние в двести миль. На юг всего четыреста миль до дождливого гранитного берега. Леса, свежая вода, люди. А на север? Ну, на север за год не доскачешь. Тысяча миль одного и того же штата. По большей части пустынных миль. А дальше эта земля не исчезает в тропических болотах.

Фокс осматривает все побережье. Дальний север кажется потрескавшимся – так много заливов и островов. И он слегка хмыкает от удивления, когда видит, что это место есть на карте. Да, прямо сверху, рядом с морем Тимор. Залив Коронации.

Он выключает свет и снова ложится в постель, но не спит.

Бивер подошел к двери, вытирая рот и бороду комком туалетной бумаги. Бензоколонка была закрыта и тускло освещена, и откуда-то из его логова за конторой доносился, крутясь водоворотом, показательный мотивчик сороковых годов. Комбинезон Бивера расстегнут до пупка, открывая подпрыгивающие груди, прикрытые только тонкой и растянутой майкой. Он отпер стеклянную дверь и приоткрыл ее ровно настолько, чтобы можно было просунуть туда голову.