Путешествие в Икстлан - Карлос Кастанеда

Долгое время я сидел, оцепенев, пока он не позвал меня откуда-то из глубины своего дома. Он приготовил кукурузную похлебку и подал мне миску. Я спросил его о том времени, когда человек бодрствует. Мне хотелось узнать, имеет ли это время у него какое-то особое название. Но он не понял меня или не захотел ответить.

– Как ты называешь то, что мы делаем сейчас? – спросил я его, подразумевая действие, противоположное сну.

– Я называю это едой, – ответил он, сдерживая смех.

– Я называю это реальностью, – промолвил я. – Поскольку мы едим на самом деле.

– Сновидение тоже происходит на самом деле, – с ухмылкой заметил он. – Как охота, ходьба, смех.

Я не стал спорить. Но, даже вывернувшись наизнанку, я не смог бы с ним согласиться. Казалось, ему очень нравилось мое отчаяние.

Как только мы покончили с едой, он, как бы между прочим, сообщил, что намерен пойти со мной в пеший поход, но не затем, чтобы блуждать по пустыне, как мы это делали прежде.

– На этот раз все будет иначе, – пообещал он мне. – Теперь мы отправимся в места Силы; ты должен научиться быть доступным ей.

И тут я снова выказал свое смущение. Я сказал ему, что не имею опыта для данного предприятия.

– Оставь свои глупые страхи, – сказал он низким тихим голосом, похлопав меня по спине и благосклонно улыбаясь. – Я всегда ублажал в тебе дух охотника. Тебе нравится бродить со мной по этой живописной пустыне. Теперь уже поздно выходить из игры.

Он шагнул в пустынный чапараль. Кивнув головой, он подал мне знак, чтобы я следовал за ним. Я мог бы направиться к своей машине и уехать, однако мне очень нравилось бродить с ним по этой дивной пустыне. Мне нравилось то чувство, которое я испытывал, только находясь в его компании: я чувствовал, что вокруг меня был пугающий, таинственный, но такой прекрасный мир. Как он верно подметил, я пристрастился к этому миру.

Дон Хуан вел меня к холмам, что простирались к востоку. Идти пришлось долго. День выдался жарким; хотя жара, которая раньше казалась невыносимой, теперь почти не ощущалась.

Мы долго шли, пробираясь через каньон, пока наконец дон Хуан решил устроить привал и присел в тени под грудой камней. Я достал из рюкзачка несколько галет, но он отсоветовал мне с ними возиться.

Он сказал, что я должен сидеть на каком-нибудь видном месте, указав на одинокий округлый валун, который находился метрах в трех-пяти от меня, и помог мне на него взобраться. Я думал, дон Хуан тоже усядется рядом, но он вскарабкался только на половину высоты валуна лишь для того, чтобы передать мне несколько кусочков вяленого мяса. С совершенно серьезным видом он утверждал, что это – «мясо силы», которое нужно жевать очень медленно и которое не следует смешивать с какой-либо другой пищей. Потом он снова отступил в тень и сел, опершись спиной о скалу. Похоже, он был полностью расслаблен, почти спал. Он оставался в той же позе, пока я не доел все мясо. Затем он сел ровно и наклонил голову вправо. Казалось, он к чему-то чутко прислушивается. Дважды или трижды он бросил на меня взгляд, после чего резко встал и начал изучать окрестности так, как это делал бы охотник. Я автоматически застыл на месте и только следовал взглядом за его движениями. Очень осторожно он отступил за скалы, как будто ожидал, что поблизости вот-вот появится тигр. И тут я понял, что мы находимся в овальном пещерообразном расширении пересохшего водного каньона, окруженном валунами песчаника.

Внезапно дон Хуан вышел из-за скал и улыбнулся мне. Он потянулся, зевнул и направился к моему валуну. Я расслабил свое напряженное тело и сел.

– Что случилось? – спросил я шепотом. В ответ он пронзительно крикнул, что вокруг никакой опасности нет.

У меня вдруг защемило под ложечкой. Его ответ никак не подходил к данной ситуации, и к тому же я не мог поверить, что он станет вопить безо всякой причины.

Я уже начал сползать с валуна, но он крикнул, чтобы я оставался на месте.

– Что ты делаешь? – спросил я его.

Он присел и скрылся меж двух камней, лежавших у подножия моего валуна, а потом очень громко сказал, что просто озирался вокруг, потому что ему как будто что-то послышалось.

Я спросил, не послышалось ли ему, что поблизости есть какое-то крупное животное. Он приложил ладонь к уху и крикнул, что не расслышал меня и что я должен прокричать ему свой вопрос. Я постеснялся кричать, но он настоял, чтобы я повторил свой вопрос громко и отчетливо. Я крикнул, что хотел бы знать, что происходит, и он прокричал мне в ответ, что вокруг все спокойно. Он вопил, вопрошая, видно ли мне что-нибудь с вершины валуна. Я отвечал ему, что не вижу ничего необычного, и тогда он попросил меня описать ему местность по направлению к югу.

Так мы перекрикивались какое-то время, пока он не подал мне знак спускаться. Когда я предстал перед ним, он прошептал мне на ухо, что этот крик был нужен нам для того, чтобы заявить о своем присутствии, поскольку мне предстояло сделать доступным себя силе, что сосредоточена в этой самой водяной дыре.

Я оглянулся вокруг, но нигде не смог найти водяной дыры. Дон Хуан указал рукой вниз, пояснив, что мы стоим на ней.

– Вода здесь, – прошептал он, – и здесь же сила. Здесь находится дух, и нам предстоит выманить его наружу; быть может, он пойдет за тобой.

Мне хотелось больше узнать о якобы обитавшем здесь духе, но дон Хуан потребовал, чтобы я соблюдал тишину. Он посоветовал мне замереть, чтобы ни движением, ни шепотом не выдать нашего с ним присутствия.

Очевидно, сам он мог часами пребывать в полной неподвижности; но для меня это была сущая пытка. Ноги мои онемели, ныла спина, напряжение сковало шею и плечи. Все мое тело окоченело и сделалось холодным. Мне казалось, я больше уже не смогу оставаться в таком положении, как вдруг дон Хуан наконец поднялся. Он легко вскочил на ноги и подал руку, помогая мне встать.

Стараясь размять затекшие ноги, я удивлялся той невиданной легкости, с которой дон Хуан смог вскочить после часов неподвижности. Прошло немало времени, прежде чем мои мышцы восстановили необходимую для ходьбы эластичность. Дон Хуан повернул назад к дому. Он шел очень медленно. При этом он требовал, чтобы я держался на расстоянии трех шагов от него. Он петлял, то и дело уходя с прямого пути, и пересек его четыре или пять раз в разных