Благодетель и убийца - Полина Сергеевна Леоненко

— Почему ты не на занятиях?

— Сегодня ничего важного, я решила уехать после первой пары.

Ее появление не казалось мне чем-то реальным, я даже подумал, что, наверное, сплю.

— Вера, — позвал я, и она замерла, боясь шелохнуться.

— Иди ко мне, я так по тебе соскучился.

Я не выпускал ее из объятий, целуя теплую и мягкую кожу, постоянно прерываясь, чтобы посмотреть в ее глаза. От нее пахло духами «Красная Москва». И в ту минуту мне ничего больше не было нужно — Вера была рядом, и на этом достаточно. Я чувствовал себя защищенным и благодарным за ее существование.

— Ты очень красивая, — сказал я в который раз, когда она принесла в комнату наспех нарезанные бутерброды.

— Тебе тоже нужно оставаться красивым, а для этого ты должен хорошо питаться. С твоей стороны совсем неправильно лишать себя завтрака.

— Я готов пойти на эту хитрость, чтобы получать его только из твоих рук.

— Тогда ты совсем исхудаешь с частотой моих приходов, — засмеялась она, — прости, что пропадала последнее время, загруженность в институте сейчас какая-то сумасшедшая.

— Брось, не извиняйся за это.

— Расскажи мне, что произошло. Александра арестовали? — я кивнул, — так я и думала. Несложно было догадаться. Перемена очень заметна в тебе, Лёва.

— Я бы хотел поменьше тебя этим тревожить.

— Подумай, пожалуйста, о себе в такое-то время.

Я не ответил, собираясь с мыслями. Мне нужно было подобрать верные слова.

— Мне не хочется тянуть тебя в мир иллюзий, не так давно он окончательно рассыпался. — Благодаря Александру я совсем не испытывал страха за себя, за нас, но теперь…

— Вера, я хочу, чтобы ты отдавала себя отчет в том, что я не выйду из этой истории без поражения. Прими это, пожалуйста.

— Почему ты так в этом уверен?

— Я просто это знаю. Я не хочу, чтобы ты тешила себя пустыми надеждами, когда все случится, я хочу, чтобы ты жила. И забудь мое имя, забудь, что когда-то знала меня, не подавай виду — для вашего же блага, для Нади, для матери. Сделай это ради меня, ради них, пожалуйста.

Осознавая мои слова, Вера смотрела куда-то перед собой, опустив голову. Она поняла все без пояснений. На ее хлопковую рубашку упало несколько слезинок, расплывшихся темными пятнами. Она прятала лицо, пытаясь наспех вытереть все руками, но я поднял его за подбородок, и так мы еще долго сидели. Нам нечего было сказать друг другу, все и так было понятно. Потом мы задремали, обнявшись, и по пробуждении продолжили разговор:

— Лев, что бы там ни было, я не хочу, чтобы мы вели себя так, будто на тебя сейчас наденут наручники. Случится это сегодня, завтра или вовсе не случится — мы не знаем, но давай наполним это время чем-то хорошим. Сегодня я выступаю, даже пригласили гитариста. Я хочу, чтобы ты это увидел.

— Это замечательно, правда.

— Мне нужно отлучиться домой, завезти вещи. Ты приходи сразу туда, как обычно, к восьми.

И я пришел. Народу было совсем немного. То ли их не устроил намеченный репертуар, то ли людям было не до развлечений — трудно сказать. Я занял свое привычное место, откуда лучше всего было видно сцену. Выступление началось с небольшим опозданием, на Вере в этот раз было длинное черное платье и странная шляпка с вуалью. Ярким пятном во всем образе была алая помада на губах. Ее аккомпаниатор был худощавый юнец, видимо, студент. Гитара, которую он умело держал, была толще его самого.

Позже в заведение потянулись люди, в зале стало шумно, все требовали «хлеба и зрелищ». Началось все с простых и легких композиций, чтобы каждый мог подпевать. Мне даже удалось заразиться общим весельем и на краткие минуты действительно забыть обо всем. Когда время близилось к десяти, крайняя песня завершилась, и гитара вдруг расстроилась. Пока юнец возился с ней, я вдруг прислушался к звукам, доносившимся с улицы, и что-то в них напомнило мне заглушенную машину. Показалось, подумал я.

Наконец, Вера начала:

Время в настенных часах,

Правда в оборванном сне.

Жизнь на небесах,

Жизнь с крылом на спине

Невыносимо проста,

С вечной тропинкой к себе вдоль крыльев.

Нервно хватает с куста

Слова, словно ягоды, вместе с пылью.

Я никогда раньше не слышал этой песни, и что-то в ней так заворожило меня, что я не заметил, как на стулья по обе стороны от меня присело двое мужчин, хотя много столиков оставались свободными. Мельком посмотрев на обоих, я с ужасом испытал дежавю: один помоложе, другой постарше, с более суровым выражением лица — так же, как и в ту ночь… От них обоих пахло одеколоном за пятнадцать копеек, который все разбрызгивали на себя из автоматов, стоявших по городу.

Горький кофе к утру,

Сносились глаза как подковы,

Не замечаю, как вру

Себе самому про кого-то другого

Такого же, в том же окне,

На тех же словах помешавшись поздно,

Расковыряв в простыне

Небо, а в небе застывшие звезды.

— Хорошая песня, — хриплым голосом сказал тот, что постарше, и с этими словами они незаметно, но крепко сжали оба моих плеча. Я машинально дернулся. Бежать не было смысла.

— Товарищ Якубов, это вы зря, — сказал тот, что помоложе, — не стоит привлекать к себе излишнее внимание и портить такое хорошее выступление, вон уже и барышня нервничает, — я тут же бросил взгляд на сцену, и увидел, что Вера все это время поглядывала смотрела в нашу сторону, продолжая широко улыбаться и петь.

Тонкая площадь руки,

В ней сырость трамвайных колец.

Я хотел бы с другой ноги

Пройти этот путь из начала в конец

Прямо по линии жизни

Вдоль серых промокших домов тетрадных,

Чтобы не выдумать лишний

Сомнительный повод вернуться обратно…

Вдруг она замолчала, не сводя с меня глаз. Юнец с гитарой застыл в недоумении, не решаясь без нее продолжить игру, из зала кто-то выкрикнул:

— Ну, чего замолчала!

— Мы пришли песню послушать, а не на тебя посмотреть!

— Действительно, милая девушка, — сказал молодой, и мне захотелось ударить его по морде, — уж очень хочется послушать! Не лишайте нас удовольствия!

Мне показалось, что время замедлилось, и я мысленно молил Веру петь, петь, что есть мочи, не показывая и краешком глаза, что она могла меня знать. Я едва сдерживался от того, чтобы тоже что-то выкрикнуть, а она все смотрела, и,