Мост через реку Квай - Пьер Буль

Все клетки мозга судорожно напряглись перед последним рывком. В голове Джойса всплыли наставления, усвоенные за время занятий в спецшколе; он силился настроить душу и тело на то, что ему предстояло сейчас совершить, но отвратительные видения не проходили.

Он вспомнил тревожный вопрос, заданный ему шефом группы: «Если понадобится, вы сможете хладнокровно пустить в ход это оружие?» Вопрос покоробил его тогда. Он не мог категорически ответить «да». Уверенность пришла позже, в момент отплытия; теперь он снова не мог поручиться за себя. Он взглянул на кинжал, лежавший рядом на траве.

Это был нож с длинным отточенным лезвием и сравнительно небольшой рукояткой; тяжелая, отлитая из металла, она составляла единое целое с лезвием. Теоретики из Отряда 316 многократно меняли форму и профиль кинжала. Джойс знал, что недостаточно будет сжать рукоятку и ударить вслепую; для этого не нужен навык. Всякое разрушение требует своего подхода. Инструкторы научили его двум способам обращения с оружием. Обороняясь от нападающего противника, полагалось держать нож перед собой, чуть приподняв лезвие, и бить снизу вверх, будто вспарывая брюхо зверю. Это он был в состоянии сделать. Все произошло бы автоматически. Но в данном случае не противник бросится на него, а он на противника. Здесь надлежало действовать другим способом, не требовавшим особой силы, а только ловкости и колоссального хладнокровия. Второй способ рекомендовался курсантам в тех случаях, когда потребуется ночью бесшумно снять часового до того, как тот успеет поднять тревогу. Бить следовало сзади; но не в спину (это тоже было бы легко). Надо было перерезать горло.

Кинжал в этом случае полагалось держать в поднятой руке перпендикулярно телу жертвы, для пущей верности прижав большой палец к основанию лезвия. Удар надлежало наносить справа налево резко, но не очень сильно, иначе был риск промахнуться. Бить следовало в определенное место, чуть пониже уха. Чтобы человек не смог даже вскрикнуть. Такова была схема. Она включала в себя еще несколько последующих движений. Однако Джойс не решался даже шепотом повторить то, что не без юмора излагали инструкторы в Калькутте.

Его преследовала эта картина. Он усилием воли заставил себя вглядеться в нее, представить событие в мельчайших деталях и даже в цвете. Он силился разглядеть самые отвратительные подробности, в безумной надежде привыкнуть к ним и принять их как должное. Он проиграл в уме эту сцену десять, двадцать раз, и понемногу перед ним вырисовывался не абстрактный живой человек, а конкретный японский солдат в форме и надвинутой на уши нелепой фуражке. Чуть ниже уха он видел теперь загорелую шею, в которую надлежало вонзить кинжал. Он заставил себя ощутить рукой, как входит лезвие в тугое тело; увидеть, как хлещет из раны кровь: уловить судорожный горловой всхлип, когда он доканчивал операцию, обхватив намертво левой рукой шею жертвы. Ему пришлось преодолевать подступавшую тошноту. От напряжения закололо во всех мышцах…

И все же полной уверенности не было. Страх перед неудачей терзал его не меньше, чем мысль о необходимости исполнить свой долг. Выбор был жуткий. Либо поплатиться душевной мукой за одну секунду действия, собрав для него в кулак всю волю, либо избрать трусливое бездействие, так манившее своей кажущейся легкостью. Он понял, наконец, что ему ни за что не удастся хладнокровно, в полном сознании совершить этот жест, который он упрямо рисовал в своем воображении. Наоборот, надо было вычеркнуть его из сознания переключить мысль на что-нибудь постороннее, отвлекающее. Ему требовалась другая помощь, нежели леденящее предвкушение убийства.

Помощь извне? Он обвел окружавший пейзаж умоляющим взором. Он был одинок и наг, затаившись в кустах на чужой земле, словно лесной зверь, окруженный врагами. Единственным оружием был этот страшный нож, обжигавший ладонь. Он тщетно искал поддержки у джунглей, воспламенивших его воображение. Но вдруг враждебно сомкнулась долина реки Квай. Тень от моста сокращалась с каждой минутой. Теперь мост казался ему застывшим бессмысленным сооружением. Ждать помощи было неоткуда. Больше не оставалось ни глотка виски, ни даже комочка риса. Наверное, стало бы легче, сумей он найти что-то из еды.

Помощь не могла прийти извне. Он был целиком предоставлен самому себе. Но ведь именно этого он и добивался! И так радовался этому. Гордость пьянила голову. Он казался себе самому неодолимым. Не могли же силы разом вдруг покинуть его, будто игрушку с лопнувшей пружиной. Он закрыл глаза и вновь погрузился в видения. Спасение могло прийти только оттуда, тщетно было ждать его на земле или в небесах. Среди обрушившихся на него несчастий единственный сверкающий луч надежды исходил из глубины души… Джойс привычно искал спасения в развитом воображении. Именно эта его способность беспокоила в свое время Ширса. А осторожный Уорден так и не высказался, достоинство это или порок.

Навязчивые образы можно было обезвредить только иными навязчивыми картинами, выбранными по желанию. Надо было скорей просмотреть киноленту своей прошлой жизни и найти в ней то, что составляло подлинную духовную ценность; беспощадно отбросить все зыбкое и неустойчивое; найти достаточно мощное чувство, способное целиком заполнить собой бездну, открывшуюся в душе! Он начал лихорадочно искать. Ненависть к японцам и чувство долга явно не годились: их нельзя было четко вообразить себе. Он стал думать о командирах, о друзьях на том берегу, доверившихся ему. Это тоже было мало осязаемо. В крайнем случае подобное чувство могло побудить его пожертвовать собственной жизнью. Жажда успеха тоже была бессильна здесь. Поблекший ореол победы не мог стать путеводной звездой — ее ведь нельзя ощутить.

Внезапно сознание пронзила одна картина. Она была словно выхвачена из тьмы стрелой молнии. Еще не увидев целиком всех деталей, он инстинктивно почувствовал, что это грядет спасение. Усилием воли он вновь вызвал ее. Картина осветилась еще раз. То было одно из видений минувшей ночи: лист чертежа, освещенный проекционной лампой, бесчисленные изображения балки, на которых сверху лежали теперь коричневые прямоугольники, и выведенный стандартным шрифтом заголовок, еще блестевший от невысохшей туши: РАЗРУШЕНИЕ.

Картина не погасла. Вызванная из памяти душевным порывом, она победно заполнила сознание. Джойс инстинктивно почувствовал, что этот мощный всепоглощающий образ поможет слабому телу превозмочь дрожь и отвращение. Образ пьянил, точно алкоголь, и успокаивал, точно опиум. Он отдался ему, с тем чтобы уже больше не выпускать из головы.

В этом гипнотическом состоянии он нисколько не удивился, заметив японских солдат на мосту через реку Квай.

VI

Ширс тоже заметил японских солдат и почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

Для него тоже время тянулось нестерпимо медленно. Лихорадочное замешательство, охватившее его при мысли о зарядах, успело пройти. Он оставил партизан на месте, а сам поднялся повыше, откуда открывался вид на мост и реку Квай. Приставив бинокль, он начал рассматривать волны, лизавшие опоры моста. Ему показалось, что он заметил уголок коричневого предмета, то выглядывавший, то вновь исчезавший в белой пене. Рефлекторно — да и долг призывал его к этому — он стал лихорадочно соображать, каким образом мог лично вмешаться в ход событий. «Нет ситуации, которая не оставляла бы возможности для действия» — гласил девиз Отряда 316. Впервые за время, что он занимался своим ремеслом, Ширс не мог ничего придумать и проклял собственное бессилие.