Блицфриз - Свен Хассель

На него набросились трое полицейских и поволокли в психиатрическое отделение. Колбасу отправили на химический анализ. Они сочли, что он либо совсем сумасшедший, либо массовый убийца, собирающийся уменьшить население Берлина отравленной колбасой. Ни один нормальный берлинский мясник не дает ничего даром.

— Замерз? — спрашивает Старик, положив руку мне на плечи.

— Чертовски! — отвечаю я, плотнее запахивая тонкую летнюю шинель. Зимнее обмундирование до нас не дошло.

— Повернись спиной!

Он берет крепкими пальцами меня за воротник, начинает сильно массировать меня и при этом дышать за шиворот. Тепло постепенно возвращается в мое тело. Когда я согреваюсь совсем, проделываю то же самое с ним. Потом мы оба принимаемся за Порту. Теперь нам хорошо. Мы прижимаемся друг к другу, как животные в лесу, и погружаемся в глубокий сон…

Ночью девять человек из роты замерзают насмерть. Жаль их, потому что мы просыпаемся чудесным утром.

Повара добрались до нас с продуктами. Каждый получает по целой селедке и по полмиски кипятка. И, главное, по двести граммов хлеба. Чувствуем себя мультимиллионерами.

— Детки, детки! — радуется Старик, весело подпрыгивая. — Нас еще не совсем списали!

Остальная часть второго отделения сидит кружком, у каждого во рту замерзшая селедка. Нельзя терять ни кусочка, а замерзшую селедку приходится есть долго. Отрываешь клочок и кладешь в рот, где он медленно оттаивает. Господи, как нам это нравится. Воцаряется торжественная тишина. Мы жмемся друг к другу, как птенцы, и чувствуем тепло тела сидящих рядом. Давно нам не было так хорошо. Каждый кусочек еды мы кладем в рот так, словно совершаем священный ритуал. Селедки постепенно исчезают — головы, плавники, кости, хвосты, все до крошки. Не остается ничего. Даже кошка не смогла бы съесть все так чисто. Мы макаем хлеб в сахарный песок и подолгу держим его во рту, пока он не разбухает от слюны. Сахар течет по горлу восхитительной струйкой, и мы чувствуем, как его сила бурлит во всех частях тела.

— Похоже, хлеб с сахаром — лучшая на свете еда, — говорит Порта, обмакивая в сахар маленький кусочек хлеба и протягивая его Старику.

Внезапно все протягивают ему хлеб и сахар. Старик не просто командир отделения, он нам отец и мать, этот невысокий, коренастый столяр из берлинских трущоб, втиснутый в мундир с погонами фельдфебеля. Если что-то случится со Стариком, под угрозой окажутся наши жизни. Если лишимся его, нашему отделению конец. Мы это знаем.

Обер-лейтенант Мозер протискивается в кружок. Он принес чай. Каждому достается по большому глотку.

Порта достает две сигареты, и они три раза идут по кругу!

Они ничего не знают о реальности, эти бестолковые карьеристы, бюрократы и адъютантские душонки, все высшие офицеры вермахта, руководители генерального штаба. Теперь они определяются одним общим наименованием: адъютанты. Обратили внимание, как они трепещут, когда склоняют передо мной свои головы?

Гитлер в разговоре с группенфюрером Гейдрихом, 23.12.1936.

— Завтра утром, господа, мы атакуем Бородино, — начал генерал-лейтенант Вайль[52]. — Здесь, на историческом поле, где мы находимся, двадцать шестого августа восемьсот двенадцатого года император Наполеон нанес поражение русскому генералу Кутузову. Я счастлив, что мы можем повторить эту победу; и о нас будут говорить в истории Германии с почтением и гордостью. После падения Бородина путь к Кремлю будет открыт, мы встретим на нем лишь несколько незначительных препятствий.

Генерал умолк и достал сигару. Тут же щелкнул десяток зажигалок. Снаружи грохотала артиллерия. Небольшой особняк слегка содрогался. Подвески люстр позвякивали. Довольный генерал с улыбкой оглядел офицеров.

— Господа, осмелюсь сказать, что будет прекрасно встретить свою участь на этой исторической земле. Мы должны…

Его слова заглушил грохот взрыва, яркая вспышка осветила сцену. С оглушительным грохотом рухнула половина потолка.

Командующий пехотой оберcт Габельсберг склонился над генералом и с помощью начальника штаба отнес его на диван. Спину ему пробил осколок снаряда. Врач оказался бессилен спасти его.

— Господа и товарищи, наш генерал мертв, — спокойно сказал оберcт Габельсберг. — Давайте простимся с ним подобающим образом.

Он щелкнул каблуками и поднес руку к козырьку. Все офицеры последовали его примеру.

— Генерал Вайль, солдат замечательной доблести, долгое время вел нашу дивизию от победы к победе. Благодаря ему мы всегда получали возможность сражаться на переднем крае. Благодаря ему мы на этой войне добавили много названий к великим битвам уже начертанным на наших знаменах, которые развевались при Ватерлоо. Наш генерал встретил ту смерть, которой желал бы. Бог принял решение об отставке здесь генерала Вайля и призвал его в свое великое воинство. Зиг хайль. товарищи! Слава нашим павшим героям!

Офицеры стояли, держа в руках фуражки и скорбно опустив глаза. Так полагалось.

— Я, как старший по званию, принимаю командование дивизией, — торопливо продолжал оберcт Габельсберг. Он с трудом скрывал радость по поводу смерти генерала. — У нашей танковой дивизии самые благородные традиции в великом германском вермахте, и, как ее командир, я позабочусь о том, чтобы они сохранялись. Мы не будем оплакивать наших павших, но, слава Богу, они пали за честь нашей дивизии. Господа, я был бы горд немедленно пасть за моего фюрера, мою родину и моих соотечественников.

Прощание было торжественным. Генерал пал на поле чести. Это требовало соблюдения такта.

Сигары не зажигались, женщины не упоминались. Немецкий офицерский корпус состоял из воспитанных людей.

Новый командир дивизии уехал в своем «кюбеле», из-под задних колес летела грязь. Тяжелая машина раскачивалась, скользила в глубокой грязи, с трудом преодолевала скопления грязного снега.

Водитель вздохнул с облегчением, когда ощутил наконец под колесами твердую дорогу.

Командир дивизии закутался в три одеяла, сунул ступни в грелку из шерсти поярка и поднял меховой воротник шинели. Немецкий оберcт не позволял себе мерзнуть. Он уютно откинулся на спинку сиденья. Время вздремнуть у него было. Он передаст полк оберcт-лейтенанту[53]Ройфу, потом вернется в расположение дивизии, где его ждала настоящая постель. Теперь война станет более приятным занятием. Оберcт считал, что заслужил возможность немного расслабиться. И основательно приложился к фляжке с коньяком.

Бедный генерал Вайль, подумал он. Так и не увидел Москвы. Теперь он, оберcт Габельсберг, поведет дивизию к Кремлю. Станет генералом на несколько лет раньше срока. В конце концов, это не такая уж скверная война.