Квазимодо - Алекс Тарн

Мишка заставил себя улыбнуться.

«Так мы ж не на кладбище, — ответил он в тон пограничнику. — Мы на свалку.»

«А ну отставить! — сказал молоденький офицер из джипа. — Не стыдно вам — человек инвалид, а вы…»

«Ничего, — махнул рукой Мишка. — Он все равно ничего не слышит. Слепо-глухо-немой, как миклухо-маклай.»

Эди заржал, подавившись и брызнув мороженым на ветровое стекло: «Как миклухо-маклай… во дает!..»

«Эди, жеребец! — завопил шофер. — Я час назад машину помыл! Очищай, гад!»

«До свидания, дети, — сказал Мишка, трогаясь дальше. — Не налегайте слишком на мороженое. От него ангина случается.»

Зияд перевел дух, только когда они выехали на улицу Яффо. Он расслабил намотанный вокруг головы кусок простыни и позвал: «Миша!»

— «Чего тебе?»

— «Здорово ты с ними разговаривал, — сказал Зияд с искренним восхищением. — А что такое миклухо-маклай?»

«Ну-у-у… — протянул Мишка. — Это… как бы тебе объяснить… это такой набор палочек для ковыряния в носу… у некоторых мусульманских народов Гренландии.»

«Ага, — серьезно кивнул Зияд. — Надо бы запомнить. Как миклухо-маклай…»

Улица Яффо, рабочая и непритязательная, как мул, неторопливо несла их на северо-восток, взбрыкивая раздолбанным асфальтом перекрестков. Час пик, когда автомобильное стадо продвигается здесь одним равномерным, медленным гуртом, уже сменился на рваную суету предполуденного времени, с неожиданными заторами, визгливыми протестами клаксонов, отчаянными спорами из-за стоянки, руганью шоферюг, криками лоточников, скрежетом лифтов и пыхтением компрессоров из настежь распахнутых ворот механических мастерских.

Квазимодо шел, держась возможно ближе к мишкиной ноге. Он чувствовал себя неуверенно в этом неимоверном месиве незнакомых звуков и запахов. Незнакомый — значит опасный, пока не доказано другое. Бойся чужого! Эта непререкаемая истина, данная инстинктом, была многократно подтверждена всем его жизненным опытом. Чужой, как правило, враг. Он может представляться другом — из хитрости или даже оттого, что сам верит в свое дружелюбие. Но это ничего не меняет. В конечном счете, чужой приходит, чтобы отнять у тебя твой дом, твою еду, твоих друзей, твою жизнь. А потому его следует гнать, и чем скорее, тем лучше. Правда, иногда прогнать чужака не удается, и тогда либо он становится своим, либо — что чаще — делает чужим тебя. Все просто и понятно. Но это у собак, а у людей, как всегда, накручено столько разных непонятностей, что лучше в них не влезать. Выполняй, что говорят и не умничай… наше дело лохматое.

Квазимодо шарахнулся от патрульного «форда», неожиданно взвывшего сиреной над самым его ухом и рванувшего с места в карьер назад и вбок — в сторону блошиного рынка. Уф… пес отряхнулся, как делал всегда в моменты растерянности, будто стараясь стряхнуть с себя это неприятное состояние. Страшно тут, что и говорить… Он даже слегка подскулил, но хозяин, почувствовав его волнение, наклонился и погладил по загривку ласковой и уверенной рукою. Стало и в самом деле как-то поспокойнее. Квазимодо благодарно лизнул целебную мишкину ладонь. Все-таки хозяин лучше знает, что к чему, это точно. И уж если он тащит с собою этого чужого… и не просто чужого, а самого что ни на есть врага, уж если он даже не сдал его солдатам, а наоборот, помогает ему и заботится о нем, то, видимо, есть на то какая-то важная, хоть и совершенно непонятная причина. Вот так. А наше дело — лохматое.

Свернули налево, в улицу Герцля. Мишка специально выбирал дорогу пооживленнее — в пестром мельтешении тель-авивских магистралей их странная тройка привлекала меньше внимания. Прошли сквозь строй бесчисленных мебельных магазинов и примкнувших к ним ломовых телег на резиновом ходу, мимо обвешанных ремнями фур и фургонов. Продрались через веселую перебранку таксистов и густопсовое сопение грузчиков, через хамское «куда прешь?» и равнодушное «поберегись!», через автомобильную аварию на углу Лилиенблюм и неожиданную атаку невесть откуда налетевших местных шавок — атаку, которую Квазимодо отразил со свойственными ему достоинством и тактом, отшвырнув первую собачонку небрежным движением плеча и отпугнув прочих негромким, но внушительным рыком. Конечно, будь он на своей территории, шавкам бы точно не поздоровилось… но здесь пес был, как ни крути, чужим, со всеми вытекающими последствиями. Время от времени он, правда, кропил тот или иной угловой столб, но делал это чисто для проформы, как моряк, бросающий бутылку с запиской в неизвестных морских широтах, зажатых в тоскливых тисках чужого и неприветливого горизонта. Кто прочтет?.. и когда?.. и зачем?.. и прочтет ли вообще?

Повернув на бульвар Ротшильда, Мишка запросил отдыха.

«Тебе-то хорошо, — сказал он Зияду, отдуваясь и вытирая пот. — Едешь, как китайский император. А мы с Квазимодо ишачим — то колымагу эту чертову через ямы перетаскиваем, то враждебные собачьи своры отбиваем. Мы так много работать не привыкли. Короче, давай бабки на пиво, а то горючее на исходе. Вон, там и ларек виднеется…»

Зияд закряхтел, но справедливость мишкиного требования была слишком очевидна, и он полез за кошельком. Мишка насмешливо смотрел, как он, сгорбившись и прикрывая кошелек локтем, вслепую копается в купюрах.

«А ну-ка… — внезапным резким выпадом Мишка вырвал кошелек у оторопевшего араба. — Дай-ка я тебе помогу, а то что ж ты, несчастный, так мучаешься? Та-ак… что у нас тут? Оп-па! Да у тебя денег, брат, немерено! Это ж сколько тут будет? Сто и еще, и еще… и все настоящие, а?»

«Отдай!» — глухо отозвался Зияд.

«Да на тебе, держи свои джубы! — Мишка презрительно швырнул ему кошелек на колени. — Копошишься, как хомяк, смотреть противно… что ты от меня прячешься? Боишься, что я твоему шахидскому боссу расскажу, сколько у тебя денег, когда он из меня жилы тянуть станет?»

Зияд опустил голову еще ниже. Он смотрел на свой потрепанный кошелек, лежавший между двумя сжатыми кулаками. Так его не унижали еще никогда во всей его полной унижений жизни.

«Что? — спросил Мишка озадаченно. — Что ты застыл, как гренландский мусульманин с миклухо-маклаем в носу?»

Он присел и заглянул снизу в зиядово лицо, такое нелепое в грязном импровизированном тюрбане из старой полосатой простыни. Глаза араба были полны слез и ненависти.

«Если б я мог… — тихо сказал Зияд. — Если б я только мог, то я бы убил тебя прямо сейчас, как собаку. Я бы перерезал тебе горло, а потом сидел бы и смотрел, как ты дергаешься, как кровь вытекает из тебя, сначала струей, а потом — капля за каплей. А потом я бы наступил ногой на твою обезьянью рожу и плевал бы на твой труп, пока у меня не кончилась бы слюна…»

«Вах! — удивленно сказал Мишка. — Как это трогательно! Какая первобытный накал чувств! Прямо текст из индийского боевика. Или в Египте такие же делают? Я одного не понял — ты на пиво-то дашь или нет?»

Зияд молчал. Нетерпеливо пожав плечами, Мишка снова протянул руку за кошельком. Зияд не шевельнулся.

«Ладно, мы не гордые… — Мишка вытащил двадцатку и осторожно положил кошелек назад, на колени застывшего, как статуя, араба. — Да не обижайся ты так, я ж пошутил. А знаешь, в этом кресле ты похож на знаменитую скульптуру Вольтера. Если тебя, конечно, белой краской покрасить и немного развеселить… Эй, Зияд! Ну кончай дуться! Ну ладно, извини, не хотел я… Ну?»