Жук золотой - Александр Иванович Куприянов

Она поцеловала меня в губы.

Мне показалось, что ее губы были в трещинках. И сама она, ее лицо и ее волосы, и ее губы пахли костром, дождем и порохом. Я узнаю теперь ее запах из тысячи.

А чем другим может пахнуть королева бродяг, если она – королева настоящая?

И вот теперь я, седой и морщинистый, узнавший многое, да почти что все, оборачиваюсь.

И я кричу в тот накрытый фиолетовым облаком багульника распадок: «Королева! Вернись, королева…»

Я кричу и сто, и двести, и тысячу лет.

Долгое эхо отвечает мне: «Ева! Ева, Ева…»

Родители хотели назвать меня Адамом.

Учитель

Мой дружок Женька, в отличие от меня, никогда не хотел научиться играть на аккордеоне. Он имел уличное прозвище – Женя-жопик-печенье, и учился не с нами, в интернате, а в городе. Жопиком его звали за детскую жадность. Он никогда не хотел делиться вкусным печеньем, с которым обязательно появлялся на улице. К своим обоим прозвищам Женька привык и не обижался.

Он приехал на зимние каникулы, и мы разинули рты. Он был одет в короткое полупальто с шалевым воротником, которое называлось… Как же оно называлось?

Вспомнил – москвичка.

Нужно добавить к наряду шапку-пирожок (корона), кожаные перчатки и умопомрачительный шарф зеленого цвета. Лупейкин отдыхал со своим все-таки желтеющим от времени шелковым кашне и затертой на сгибах куртке пилота.

Женя был обут не в подшитые валенки, какие носили все деревенские пацаны, а в белые бурки-чесанки, отделанные полосками коричневой кожи.

Город преобразил нашего дружка, превратив его в настоящего фраера. До отъезда на учебу в город Женя Розов отличался фантастическим презрением к вещам. Мать покупала ему какие-то свитера, цигейковые шубки и костюмчики с начесом. Как только он оставался один, Женька немедленно переодевался в кирзовые сапоги и телогрейку. Многие вещи после него донашивал я. Мы дружили домами.

Женя собирал марки, выпиливал лобзиком из фанеры очень красивые шкатулки и был третьим человеком в нашей деревне, кто ловил рыбу на удочку и спиннинг. Первый – директор школы Иван Маркович Поликутин, второй – я, и третий – Женя Розов.

В связи с чем нас считали слегка придурковатыми.

На Амуре рыбу ловят сетями, неводами. В крайнем случае – на перемет.

Иногда по воскресеньям мы собирались на барже «Страна Советов» втроем. Иван Маркович рыбачил на корме, самом выгодном месте, Женька – на носу, а я – посередине. Всех облавливал Женя, я занимал твердую вторую позицию, Иван Маркович плелся в хвосте. Ему как-то не везло. Мы сбегались и пересчитывали рыбу, висящую на куканах. Похоже, директор нам завидовал.

Отец Женьки Георгий Ефимович преподавал пение и труд. Не знаю, есть ли в современных гимназиях с углубленным изучением английского уроки пения? Мы пели песни разные. От патриотической «Катюши» до новомодной тогда «Жил да был черный кот за углом!»

Георгий Ефимович был инвалидом Великой Отечественной войны – ветераном ВОВ, как их начали называть позже. Он ходил на костылях. Правую ногу ему отрезали в госпитале по колено. У него был протез, сделанный самостоятельно, Георгий Ефимович столярничал. В половине домов нашей деревни стояли резные шкафы его работы. И уж деревянную культю-протез с мягкой подушечкой и специальными ремнями-пристежками он себе изготовил талантливо. Он даже отлакировал свой протез вишневым лаком. Проблема была в том, что культя все равно натирала ампутированную ногу. Георгий Ефимович предпочитал ходить на костылях.

До сих пор я вижу, как мой учитель, напоминая большую птицу, ловко скачет по деревенской улице, умело минуя лужи и грязь. Я всегда удивлялся, каким образом на костылях он приходил в школу, и его единственный ботинок оставался чистым. Более того – он сиял, надраенный кремом и бархоткой. Мы же являлись на занятия грязные чуть ли не по колено. И уборщица ставила на крыльце школы таз, чтобы нерадивые ученики мыли свои сапоги и боты. Девочки тогда носили боты – резиновые короткие сапожки с застежкой-кнопочкой на боку.

Но дело, конечно, не в ботах. Дело в том, что Георгий Ефимович доставал из черного футляра аккордеон и быстро забрасывал его ремни за плечи. Обрубок ноги он ловко просовывал в ручку одного костыля, другой костыль просто отставлял в сторону, а пальцы его уже бежали по клавишам… На аккордеоне играют всей пятерней. То есть пятью пальцами.

О! Какой у него был аккордеон! Нежно-перламутровый, горчично-золотой, с двумя или даже четырьмя регистрами. Фашистский трофейный аккордеон. Наш учитель принес его с войны. Про войну он никогда ничего не рассказывал. Вообще я мало помню словоохотливых фронтовиков. Но на День Победы Георгий Ефимович цеплял к пиджаку ордена и медали. Я совершенно точно помню, что у него было три медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. Орден висел рядом с гвардейским значком. Значок мне нравился больше ордена и медалей. Став взрослым, я узнал, что три солдатские медали «За отвагу», по негласному рейтингу фронтовиков, приравнивались к званию Героя Советского Союза. Я так и не узнал никогда, в каких войсках, на каком фронте воевал мой учитель.

И какой военный подвиг он совершил.

«Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла… Лю-ли, лю-ли, стояла…»

Я пиликаю, взгромоздив аккордеон на худые колени. Учу упражнение, заданное мне Георгием Ефимовичем. Научиться играть на волшебном инструменте была моя вторая по значимости, после морской, мечта. Позже обнаружилось, что у меня нет музыкального слуха. Ни одну самую простую песенку я не мог спеть, не фальшивя. Удивительно было другое: я подбирал на аккордеоне мелодии песен самостоятельно. Конечно, я не знал нот. Георгий Ефимович сказал, что я – типичный слухач. У меня был внутренний музыкальный слух.

Таким образом, мечта сбывалась.

Несколько лет спустя я стоял на авансцене, аккордеон – не половинка, как у Георгия Ефимовича, а полный – почти до колен, заставлял меня все время выгибаться назад. Во рту у меня тускло сияла золотая фикса. В отряде шурфовиков мне ее отлили из воровского золота зэки-умельцы, косая челка падала на глаза. Сзади, в глубине сцены, молотил на ударнике Генка Касаткин, одноклассник, и дул в трубу Геннадий Кияшко. Забыл его отчество. Кажется, Андреевич. Наш новый учитель музыки и пения – уже в интернате.

«Опять мы с тобой поссорились, ну, зачем – не пойму…» Называлось – вокально-инструментальный секстет «4К – 2Б». Кияшко – руководитель. Он знает ноты. Ну, а мы – сплошь слухачи.

Мы играем танцы в Доме культуры порта Маго-Рейд. Девчонки смотрят на меня из танцевального зала во все глаза.

Повторюсь – это важно: я – на авансцене, на мне, по тогдашней моде, брюки-клеш с колокольчиками, я исполняю соло на аккордеоне в модном танго.

Но сначала была «Березонька» и парные – двумя клавишами – аккорды.