Двойка по поведению - Ирина Семеновна Левит

и существовала. А учительница литературы, хоть и считала большинство книг просто хламом, все же относилась к ним с уважением.

Если бы Гриневич заикнулся про чай, Лиза не стала бы отнекиваться. А что особенного? Это только в книгах после чая непременно следует некое продолжение. А большинство книг — все же хлам. Кому как не учительнице литературы это знать?

Но Гриневич никуда не напрашивался и даже не заикался. И вообще, столкнувшись у двери подъезда с Валерой Мухиным и Линой Томашеской, явно смутился, хотя чего бы ему-то смущаться? Ведь это Лиза вроде как любовью пылает, а Володя только вежливость проявляет.

Наверное, книжная героиня преисполнилась бы негодования: слабак и мозгляк! Вляпался в темную историю, чистая и невинная девушка, исключительно из человеколюбия, почти что жертвует своей честью, пытается спасти его, а он жеманничает, опускает глазки долу, отнекивается и отпихивается. Ну что за мужик?!

Книжная героиня преисполнилась бы гордого презрения и ушла бы прочь — в даль дальнюю и жизненный туман. Или, напротив, с мужеством на лице и мудростью во взоре понесла бы свою трепетную душу к жертвенному огню. И это было бы исключительно возвышенно, поскольку двигали бы ею не любовные порывы, которые прямо-таки предназначены для самопожертвования, а исключительно благородство и самоотречение.

Лиза, однако, к книжным героиням относилась без пиетета. Причем ко всем, включая самых классических, типа Наташи Ростовой, которая была милой дурочкой и более никем. И вообще, книжные истины Лиза воспринимала критически — количество переваренной литературы убедило ее в том, что любые прописные истины относительны, в том числе и библейские. По поводу «не убей, не укради» — понятно. А вот по поводу «чти субботу», о чем предупреждают десять заповедей, русскому человеку не понятно ничего. Хотя хорошо бы эту субботу чтить и дать детям, а заодно и учителям, законный выходной.

Иными словами, Лиза Саранцева не собиралась следовать ни книжным героиням, ни книжным истинам, а намеревалась полагаться исключительно на собственное понимание ситуации. Ситуация же, по ее мнению, была довольно забавная.

Володя Гриневич, оказывается, комплексует. Такой высокий, симпатичный, с потрясающей фигурой, явно хорошо умеющий обхаживать женщин и защитивший однажды Лизу от наглых школяров, комплексует оттого, что теперь вынужден пользоваться ее вниманием и защитой. Вроде как спрятали его за спину девушки и не дают из-за этой спины даже высунуться. А он все-таки пытается, но неуклюже и безрезультатно, и совершенно не понимает, каким образом вести себя в подобном положении, потому и ведет себя по-дурацки. Неловко человеку, неуютно и где-то даже стыдно. Вот в этом все дело, а вовсе не в том, что он слабак и мозгляк.

Интересно, что подумали Лина и Валерка? Или ничего особенного не подумали? Или уже и до гимназистов дошла информация с длинного языка Капитоши?

Чай Лиза пила в одиночестве, если не считать общения с Зоей Ляховой. Исключительно телефонного общения, причем весьма скверного. В телефоне что-то хрипело, шипело и куда-то пропадало.

— У меня сегодня выходной! Я за городом! А связь почему-то отвратительная! А вернусь поздно! — пыталась переорать помехи Зойка. — Звонила Гриневичу! Ничего не поняла! Он как пыльным мешком стукнутый! Что там у вас?!

— У нас все по плану! Капитоша не подвела! Все разболтала! — прокричала в ответ Лиза.

В трубке раздались свист со скрежетом — вероятно, плохая связь так трансформировала Зойкин смех. После чего что-то пискнуло, и вполне внятный и даже приятный женский голос сообщил: «Связь прервана».

«Да, — подумала Лиза, — Капитоша действительно не подвела, только есть ли в этом смысл? Если правда, что она наболтала про вещи Галины Антоновны, обнаруженные у дворников, то весь спектакль с Володей не имеет никакого смысла».

Лиза несколько хитрила, причем сама с собой. Конечно, сначала она исповедовалась Капитоше, а только потом секретарша рассказала про дворников, так что дело в любом случае было сделано. Капитоша информацию получила. Но Лиза в принципе могла свернуть спектакль, не дожидаясь финальных аплодисментов, однако не стала. И Володе ничего не сказала. И вовсе не потому, что, в отличие от Капитоши, чужие секреты не выбалтывает, а потому…

Потому что тогда всей истории конец. И не будет интересно, завораживающе, интригующе. И никакого приключения не будет.

А хочется. Ну очень хочется!

Один урок в 11 «А» приравнивался к трем урокам в других классах. Вот такой был тяжелый класс, причем с самого начала. В свое время семилеток собрали в один коллектив по рекомендации дамы-психолога, затеявшей эксперимент с объединением однотипных и в интеллектуальном, и в эмоциональном плане детей. Во всех этих «планах» дети были на высоте, и, по мнению психологини, из них должна была получится интереснейшая команда. Команда действительно получилась исключительно интересная — эдакий сгусток самолюбивых, честолюбивых, энергичных, вечно конкурирующих друг с другом умников, которые внутри этой самой команды часто вели себя, как пауки в банке, а при малейшей угрозе извне, как волки в стае. К учителям они постоянно приставали с вопросами «на засыпку», любой ответ товарища считали необходимым прокомментировать, к авторитетам относились скептически, на уроках регулярно шумели, а в младших и средних классах еще и поколачивали друг друга. Здесь постоянно что-то случалось непредвиденное, происходило неожиданное, возникало непредсказуемое. Каждый год команду «экспериментальных» деток намеревались расформировать, но что-то случалось непредвиденное, происходило неожиданное, возникало непредсказуемое, и все оставалось прежним, несмотря на отдельные успехи по выдворению из гимназии особо проблемных учеников. За два года до окончания школы, когда началась специализация, проблема, казалось, должна была решиться естественным образом. Однако не тут-то было. Две трети класса вознамерилась углубленно заняться гуманитарными науками, и в результате никакого радикального расформирования не произошло. Более того, «костяк» удивительно быстро обратил в свою веру новых членов коллектива, так что последней надеждой на избавление оставался лишь выпускной вечер.

Ту психологиню, давным-давно подавшуюся куда-то в бизнес, вспоминали в гимназии недобрым словом, а учителя любыми способами старались отбиться от преподавания в этом классе. Единственными, кто не отбивался, были Пирогова и Саранцева.

С Галиной Антоновной все было понятно, для нее не существовало «трудных» классов, она с любым могла управиться. А что касается Елизаветы Максимовны, то она еще настоящего права голоса не заслужила. Да и как протестовать, когда, считай, тебе большая честь оказана? На специализированные гуманитарные классы обычно ставили самых сильных и опытных словесников, а тут Саранцеву. Говорят, директрисе даже пришлось кое-кому из родителей «внушение» сделать, а заодно хвалебную речь в адрес молодой учительницы сложить, и все лишь потому, что все сильные и опытные насмерть встали — не пойдем!

Причину оказанной чести Лиза прекрасно понимала и поначалу очень волновалась,