Семья Эглетьер. Книга 3. Крушение - Анри Труайя

В наступившей тишине Жан-Марку вдруг представилась Валери. С плотно сжатыми губами, леденящим взглядом. «Мой тупица братец…»

— Ну, а что, концерт действительно был хороший? — поинтересовался Жильбер.

— Да, это был очень красивый концерт Бетховена. Называется «Тройной концерт для фортепьяно, скрипки и виолончели». Ты его знаешь?

— Я не меломан. Живопись и поэзия для меня действительно много значат, а вот музыка… Но, думаю, у бабушки есть пластинка. Хочешь, пойдем в гостиную, посмотрим.

Жильбер уже направлялся к двери. Жан-Марк последовал за ним, удивляясь порывистости его движений. Быстрым шагом они миновали галерею, увешанную помпезными полотнами, вряд ли способными привлечь чей-либо взгляд, и попали в гостиную. Жильбер зажег полный свет. Выдвинувшись из тени, со стен на них смотрели другие картины. Дурачась, Жильбер с напускной важностью сообщал их названия: «Похищение Деяниры», «Диана и Актеон», «Маленькая рыбачья гавань», «Амур, разоружающий воина»…

Повернувшись вокруг себя на каблуках, Жильбер продолжал:

— Они такие прилизанные, меня от них тошнит! Но мои старики без ума от французской школы восемнадцатого века, поэтому я вынужден дышать этим веком с утра до вечера. Смешно! Ну, что ж, вперед, на взятие Бастилии!

Один из секретеров служил дискотекой. Жильбер вытащил оттуда толстый альбом.

— Концерты Бетховена. Посмотри, есть ли там твой?

Он там оказался. Жильбер подошел к громоздкой старомодной тумбе из темного дерева и открыл дверцы. Внутри был спрятан проигрыватель. Жильбер поставил диск и нажал на пуск. Потом он прямо в костюме сел на ковер и потыкал пальцем рядом с собой:

— Молодой человек, «наклоните коленные чашечки ближе к полу»!

Это, вероятно, снова был Лотреамон.

— А не сменить ли нам автора? — предложил Жан-Марк.

— Согласен. Кого выберем?

— Может, Бодлера?

— Будет не так смешно.

— Тогда Рембо.

— Отлично!

В этот момент по комнате поплыли первые такты «Тройного концерта». Чистые, плавные, величавые. У древнего проигрывателя было удивительное звучание. Сосредоточившись, Жан-Марк испытал те же эмоции, что и накануне. Другие солисты, другой дирижер, но замысел Бетховена был выше этих различий. Первая сторона закончилась прямо перед началом ларго.

— Ставить вторую сторону? — спросил Жильбер.

— Да, но если тебе не нравится…

— Нравится… нравится… — отозвался Жильбер. Он нерешительно повертел в руках пластинку и вдруг спросил: — А почему ты никогда не рассказываешь мне о своей матери?

От неожиданности Жан-Марк смутился, но потом ответил:

— В молодости она, по всей видимости, была дурой. Затем развелась с отцом, чтобы выйти замуж за дурака. Так что теперь она дура вдвойне! Вот и все.

— Как ты жесток к ней! — прошептал Жильбер.

Жан-Марк преисполнился гордости. Впервые он кому-то показался жестоким. Ведь изо дня в день он корил себя за мягкотелость, чувствительность, нерешительность. Жильбер поставил вторую сторону пластинки и, сев на ковер и скрестив под собой ноги, вернулся к своей позе будды.

— Если тебе надоело, можно выключить, — несколько минут спустя предложил Жан-Марк.

— Нет, мне не надоело, но музыка меня трогает меньше, чем поэзия. В музыке есть нечто такое, что воздействует прямо на подкорку, тогда как в поэзии все иначе, более тонко, что ли. Я не вижу ничего удивительного в том, что звуковые волны заставляют вибрировать мои нервы и я получаю от этого большее или меньшее удовольствие. Но… поразительный факт, старик! Самые простые и обыденные слова, соединенные определенным образом, доставляют мне величайшее наслаждение! Взять, хотя бы, самые избитые — «дождь», «крыша», «земля»… В чистом виде в них нет эмоциональной нагрузки. Твоя консьержка употребляет их сплошь и рядом. Потом ты даешь их Верлену. Он пишет: «Тихий шелест дождя по крышам и влажной земле…» И дальше над этой фразой можно размышлять всю жизнь!

— Мне кажется, ты несколько упрощаешь. Не стоит сравнивать с музыкой ни поэзию, ни живопись, — сказал Жан-Марк.

В этот момент в исполнении оркестра зазвучала прекрасная грустная мелодия. Жан-Марк прикрыл глаза.

— Согласен, это красиво. Даже очень красиво, — тихо сказал Жильбер. — Но я не знаю, как истолковать язык музыки.

— Потому что ты задаешься вопросом, какие чувства он выражает. Но ты должен понять, что музыка не выражает никаких уже существующих чувств, она создает новые эмоции. Попробуй вообразить, что музыка не задается целью поведать тебе что-то или в чем-то тебя убедить. Она призвана увлекать за собой, переносить в мир, совершенно отличный от реального. Музыка предлагает не твое отражение или отражение твоего окружения, она дарит тебе озарение, луч света. Представь, наконец, что ты стоишь не перед зеркалом, а перед окном.

Замолчав, они не проронили ни слова, пока не закончился музыкальный отрывок. Потом Жан-Марк спросил:

— Вот ты так любишь поэзию, а сам не пробовал сочинять?

— Еще бы! — отозвался Жильбер. — Как и все!

— Ты мне покажешь?

— Ну уж нет! Они отвратительные!

— Уверен, что это не так!

Жильбер бросил на него благодарный взгляд и проворчал:

— Ты говоришь это потому, что я много распространяюсь о поэзии? Но разве ты не знаешь, что истинные художники гораздо меньше других рассуждают об искусстве, которому служат.

Произнося эту фразу, Жильбер сцепил пальцы, вытянул вперед обе руки и, вывернув кисти ладонями наружу, потянулся.

— Уже двадцать минут восьмого! — констатировал Жан-Марк, взглянув на часы. — Мне пора идти.

В тот момент, когда он вставал, в гостиную вошла госпожа Крювелье. Не дав ему возможности попрощаться, она сразу же пригласила его остаться на ужин.

— Мы просто поставим еще один прибор.

Жан-Марк принял приглашение и сделал это с легкостью, которой способствовали два обстоятельства. Во-первых, он был голоден, а во-вторых, в его памяти всплыло содержимое шкафчика для провизии: остатки печеночного паштета и небольшой кусочек швейцарского сыра. На лице Жильбера Жан-Марк прочел неподдельную радость, и это было ему приятно. С тех пор как дом отца оказался для него закрытым, он стал как-то особенно нуждаться в человеческом тепле. В гостиную вошел и господин Крювелье. Жан-Марк видел его во второй раз. Серебристые волосы, кожа цвета слоновой кости, тонкая полоска темных усов над верхней губой. Он был очень бодр для своего возраста, ведь ему, должно быть, никак не меньше шестидесяти пяти! Господин Крювелье положил руку на плечо Жильбера, было заметно, что он гордится внуком. Вся его успешная финансовая деятельность была оправдана присутствием под крышей его дома этого утонченного юноши. Крювелье расспросил Жан-Марка о его учебе, о планах на будущее, сообщил, что в свое время у него были деловые контакты с его отцом и тот дал ему весьма ценные советы. Потом он посетовал на новые тенденции в экономической политике Франции. Дал отрицательную оценку постоянно возрастающему влиянию государства на процессы развития рынка и убедительно доказал, что все это мешает созданию равных условий, необходимых, по его мнению, для конкурентной борьбы.