Люди средневековья - Робер Фоссье

Итак, вот и собрался многоликий коллектив: супружеская чета, ее потомки, если надо – родственники по боковой линии и даже слуги. Это и был «дом», «очаг», царство женщины, где находили убежище, ели, спали и трудились. Сколько же людей сидело вокруг очага? Это, бесспорно, зависело от структуры семьи, от социального положения, а также от средств к существованию, и «средние» цифры, о которых я говорил выше, – от 3,8 до 5,2 человека, в городе больше, чем в деревне, – ни о чем не говорят, тем более что демографические показатели в течение нескольких веков менялись. Интересней узнать, если это позволяет налоговая или продовольственная перепись, каким был внутренний состав группы, «реальный очаг», поскольку он и определял материальную структуру ячейки. Два примера для городов, объясняющие и подтверждающие ее разнообразие: Реймс в 1422 году и Флоренция в 1427 году, при очень небольших различиях, насчитывали 37 % пар, дети которых еще не вступили в брак, – основную и «нормальную» группу, а также 11 % бездетных семей, итого почти половина; к ним добавлялось и 8 % вдов, оставшихся с детьми на руках. Но, со своей стороны, 28 % очагов сложного состава, куда входили родственники по восходящей и боковой линиями, семьи братьев, челядь, делают всякую попытку «усреднения» бессмысленной. Остаток, и не пренебрежимо малый, составляли холостяки или, во всяком случае, одинокие люди – покинутые или богатые вдовы, старые девы и старые холостяки. Итак, из семи человек четверо жило «нормально», двое входили в какую-либо группу и один был отвергнут обществом.

Дом

Простая пещера и даже подземная каверна или дворец, замок и «ostal» могущественных и богатых – дом был ячейкой жизни, безопасной гаванью, пространством общения, местом, которое помнили и почитали. Закрытый как частное владение, то есть недоступный для Иного, дом был также выражением милосердия, такого, как его понимали в те века, то есть милостыни в виде хлеба, поданного у дверей, или миски супа, ведь нищий, постучавшийся в калитку, мог оказаться Иисусом, хоть мог и дьяволом – как знать? Такая приветливость, какую в наших краях теперь столь охотно забывают, считалась одним из естественных путей к спасению.

Иконография обширна, но однообразна и страдает упрощениями; тексты описывают дом плохо, и для периода до 1400 года или чуть позже планов домов не сохранилось. В этой сфере царит археология – ив деревне даже больше, чем в городе: раскопки покинутых деревень, развитых деревень или «срочные» раскопки, вызванные проведением общественных или частных работ, предоставили множество данных о домах, «отелях», дорожной сети, приусадебном хозяйстве и даже о межевании, которое здесь не рассматривается. К сегодняшнему дню и с 1950–1960 г. раскопаны сотни археологических объектов – от Шотландии до Сицилии, от Андалузии до Дании, от поселений германских времен до Возрождения или гораздо более поздних эпох. Такие объекты на французской земле, как Шаравин в Альпах, Ружье в Провансе, Вилье-ле-Сек в Иль-де-Франс, Риньи-Юссе в Валь-де-Луар и Мондевиль в Нормандии, если ограничиться пятью значительными примерами, принесли гораздо больше сведений, чем целый воз хартий; в Кане, Туре, Арле, Дуэ и даже в Париже свет проник до глубинных слоев средневековой городской застройки. И теперь для нас доступен фундамент.

Общая эволюция постройки, при всех географических нюансах, достаточно ясна. В германо-кельтском мире сельский дом строился по типу «крытого рынка» (halle), имел в плане форму вытянутого прямоугольника, например 60 на 20 метров, и опирался на столбы, а помещалось в нем до пяти десятков голов людей и скота; ремесленники работали в землянках, запасы хранили в крытых ямах, но рядом с главным домом. Огонь разводили снаружи, в отдалении, опасаясь пожара или в расчете на несколько групп. Строительный материал был местным: дерево, сухая глина, саман как смесь древесины с грязью, мятая глиняная масса с зернистой основой. Южнее, где строительное искусство было известно с глубокой древности, использовали камень, какой бы они ни был, и постройка имела более строгий вид, даже если не путать, как водится, виллы (villae) из нескольких строений, где жила семья крупного собственника в окружении рабов или колонов, с находившимися снаружи жилищами последних или домами еще свободных крестьян. Что касается городской застройки, на севере – примитивной, на юге она воспроизводила старые античные образцы. Эта схема изжила себя, когда рухнули обе ее опоры – родовой уклад и преобладание скотоводства. Специалисты, выдвигая совершенно неотразимые доводы, яростно спорят о том, когда одна система перешла в другую. Если выбрать большой отрезок времени, с VII по XI век, есть некоторые шансы не ошибиться. Новый тип жилища действительно сильно отличался от прежнего, что бы ни стало причиной этого – распад широкой семейной группы либо экономические перемены, например подъем зерноводства или городского ремесла. Развитие происходило в направлении частного дома, меньших размеров – 20 на 6-10 метров и рассчитанного на один очаг. Скот вышел, а огонь вошел. Эта перемена, очевидная в деревне, в городе выражалась в появлении явственного контраста между осталем сеньора или бюргера, доминирующим в квартале, и жильем ремесленника, вмещавшим несколько очагов. Высшая точка этой эволюции пришлась на конец XIII века, и я сейчас перенесусь туда, чтобы увидеть результат. После этого, похоже, контрасты усилились: в деревне появились «дома-блоки» с удобствами, а самые скромные уже стали лачугами. Тот же феномен имел место и в городе – роскошные особняки и в то же время многонаселенные хибары. Я намеренно ничего не скажу о ходе, причинах и следствиях этого «социального перелома».

С риском впасть в упрощение, которое я вполне осознаю, вкратце изложу то, что известно. В деревне, в самой середине эпохи средневековья, дом занимал около пятнадцати квадратных метров земли и состоял из одной комнаты, а затем, позже XIII века, из двух; на «зоны» он делился горизонтально, второго этажа не было либо имелся чердак для хранения припасов, куда вела внутренняя лестница. На фундаменте, не слишком глубоко ушедшем в землю, что затрудняет раскопки и идентификацию, стояли стены – из досок, торфяных блоков, самана, мятой глиняной массы, кирпича или сухого камня, в зависимости от возможностей местности; пол был земляным, крыша – из соломы, дранки, плитняка или желобчатой черепицы, насколько позволяли местные материалы; вдоль одной из стен устанавливали очаг, зажигавшийся на широком «поде», выстланном дробленым камнем, с навесом у богатых, с простой дырой в крыше у остальных; дверь, одну-единственную, из толстых деревянных реек, вешали на петельные крюки и снабжали задвижками, а потом запорами, которые обескураживали воров или незваных гостей, но не останавливали рутьеров-грабителей; окон в доме было мало либо не было совсем из-за непрочности всей постройки, при надобности окно закрывали ставней. В этом столь примитивном устройстве все было сделано, чтобы по возможности сохранять то, что составляло ядро семьи: огонь, изгонявший страх и сосредотачивавший в себе дух сообщества, женщину, царившую над «хозяйством» как сокровище или как опасность, которой следует остерегаться, наконец, запасы съестного, вина, утвари, которые обеспечивали выживание; наличие по соседству погреба, хлебной печи или овчарни отличало самые богатые дома.