Цифры нации - Николай Старинщиков

Теперь вчерашние слова роились в голове. Обуздать! Методика двенадцати шагов. Баланс нейромедиаторов… Тошнота – явный признак не только похмелья, но и сотрясения мозга… Председателя снова прошиб пот: вчера, ближе к полуночи, они катались в траве. Потом Вашкин, скотина, долбил затылком судью о толстую ель – так сильно, что в электрическом свете было видно, как с дерева сыплется пыль.

«Выходит, – догадался он, – после дополнительной выпивки нам сделалось тесно за столом… А потом мы подрались, потому что, помнится, катались в траве…»

Это было сущей правдой. Вашкин имел огромный вес в экспертных кругах – он мог признать обвиняемого трезвым, когда было надо. И наоборот.

– Я хотел быть адвокатом! – признался вчера эксперту председатель, когда они примирились. – Не простым адвокатом, а народным трибуном! Защитником униженных и оскорбленных! Чтобы молва обо мне разошлась по всей федерации!

– Но ты прыгнул выше! – воскликнул эксперт по алкоголизму. – Ты теперь высший судья, остальное для тебя как два пальца того… обмочить…

И теперь он сидел, судья, обиженный алкоголем. Кровь загустевает… Ткани отекают… Но это не главное… Так выглядит банальная абстиненция… Главное в том, что кошки скребут на душе и тоска жуткая. Алкоголь – зло. Люди, не пейте. Много не пейте. Впрочем, делайте что хотите…

Шприц давно руководил судом, однако, несмотря на обязанности руководителя, ему надлежало рассматривать дела в качестве обычного судьи – такова была практика, берущая начало с древних времен, и никто ее даже не думал отменять.

В кабинет вошла секретарь судебного заседания и напомнила о предстоящем разбирательстве.

– Подсудимый? – спросил судья.

– Доставлен конвоем, – ответила секретарь и удалилась к себе в приемную.

Судья вздохнул, сгреб со стола уголовное дело и, шурша мантией, отправился в зал судебных заседаний.

– Прошу встать! – прозвучало в зале.

– Прошу садиться… – велел судья, поднявшись на возвышение. Сел сам, раскрыл дело, посмотрел в сторону подсудимого в железной клетке и продолжил: – Слушается уголовное дело по обвинению уважаемого Сивоплясова Ивана Петровича, 2070 года рождения, уроженца села Поникий Ключ Симбирской губернии, в покушении на преступление, предусмотренное частью первой статьи десятой закона «О защите прав искусственного интеллекта».

– Это произвол! – воскликнул подсудимый. – Я гражданин!..

– Мы вам предоставим слово, – сказал судья, строго посмотрел на подсудимого и приступил к формальной процедуре.

Едва разевая рот, он наспех разъяснил права участникам процесса, спросил у подсудимого, вручено ли ему обвинительное заключение, после чего объявил об открытии судебного заседания. Выслушав прокурора, молоденькую девушку, по существу обвинения, он приступил к допросу подсудимого, не глядя теперь в его угол, а больше косясь в приоткрытое окно. Там, среди веток березы, кричали воробьи. Треск стоял такой, что слова человека в тюремной оранжевой робе не доходили до сознания Игоря Альбертовича. Он молча поднялся из кресла, подошел к окну и затворил створку. Потом вернулся к месту. Оставалось выслушать защиту, после чего можно было сделать перерыв до завтрашнего дня. Или, выслушав последнее слово подсудимого, уйти на приговор – тоже до вечера завтрашнего дня. При этом не то что появилось бы свободное время – пропали бы эти постные рожи с налетом озабоченности, включая подсудимого, который старается изобразить из себя жертву прокурорского произвола… Допустим, он не призывал к уничтожению сложившихся отношений между людьми и андроидами, однако готовил прокламации и собирался их расклеивать. Чистейшей воды покушение, как говорит государственный обвинитель. Так оно и есть…

И он произнес:

– Слово для защиты интересов подсудимого предоставляется защитникам – адвокату Леопольдине Козолуповой и Семену Вержбиловичу. Кто из вас первым?

– Я, – сказал Вержбилович, вставая.

Это был седой, потрепанный временем старичок, помнивший Ельцина и Горбачева. В свои сто пятьдесят он успешно практиковал, отдавая часть гонорара геронтологу для поддержания в норме своего организма.

Вержбилович, задрав кверху нос, стал заливаться по существу дела, указывая по ходу пьесы на нарушения норм процессуального права, допущенные следователем госбезопасности. Пройдясь таким образом по кругу, он попросил строго не судить его подзащитного, напомнив о силе государства, а также о праве сильного на снисхождение.

На речь у него ушло минут пять, однако этого было достаточно, чтобы навеять на судью стойкую дрему – тот сидел теперь с закрытыми глазами, упершись виском в кулак. В процессуальном кодексе не значилось, что судья не имеет права дремать в процессе.

– Я закончил! – гаркнул Вержбилович, разбудив судью.

– Слово для защиты предоставляется Леопольдине Козолуповой, – произнес судья.

Женщина-защитник поднялась из-за стола, одернула на себе адвокатскую мантию и начала защитительную речь.

Козолупова была не совсем Козолуповой – это был электронный бредень с четырьмя конечностями, с головой и прочими атрибутами, неотличимыми от человеческих, за исключением возможностей. Тягаться с ней не могла бы даже электронная библиотека Всеобщего конгресса евразийских государств.

Судья закрыл глаза, качая головой в такт рассуждениям Козолуповой, однако вскоре он стал смотреть и теперь слушал, разинув рот, поскольку защитница говорила очевидные глупости, которыми обычно страдают студенты первого курса, – она говорила о правах остальных людей на защиту.

– Вынужден ограничить во времени, уважаемая защита, – четко проговорил судья. – У вас пять минут.

Однако прошло пять минут, и десять, и полчаса, а неутомимая Леопольдина все так же упражнялась в словоблудии.

– Кроме того, – говорила она, – нет преступления, не указанного в законе, хотя, применительно к данному случаю, у нас получилось наоборот. Если не будет доказано противное, каждый считается честным, – утверждала она, жестикулируя. – С другой стороны, общая собственность – мать раздоров. В связи с этим, что касается моего подзащитного, он не совершал никаких действий, а те бумажки, составление которых ему ставят в вину, затрагивают как раз это обстоятельство – общую собственность, на которую он не посягал никогда… Что касается всех, должны одобрить все. Это известное изречение, думаю, всем известно, оно действует со времен Римской империи и никогда ни у кого не вызывало сомнений…

Судья с тоской посмотрел на часы, висевшие на стене: время бежало, а юридическая бестия не думала закругляться.

Судья покосился в сторону пульта, лежащего возле ограждения стола, затем, обнажив зубы, в открытую громко зевнул и отвернулся к окну – там скакали по веткам воробьи, однако расслышать их теперь мешали не только закрытая створка окна, но и речь Козолуповой. Игорь Альбертович, не глядя, нащупал пульт, нажал кнопку. Электронная бестия тотчас замолчала, обернулась к нему, хлопая пушистыми ресницами. А потом повалилась на пол. Изо рта, ноздрей и ушей у нее пошел сизый дым, после чего тело дернулось и затихло.