Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов

деле его «дом» был везде: и в поле под копной, и под стенами завода, и под мостом. Его часто видели пьяным.

Юков был хорошо знаком с ним. Они не раз сидели где-нибудь на обрыве реки и дружески беседовали. Юкова забавляла высокопарность суждений Фимки, витиеватость его речей. Золотарев Фиму не замечал. Павловский презирал сапожника и старался держаться от него подальше. Как только Фима ввязался в разговор, он скривил лицо и отвернулся.

— Так, значит, Фима, замечательная работа? — весело спросил Аркадий.

В ответ на это Фима широко улыбнулся и сказал:

— Погодка великолепная, изумительная!

— Я говорю об истребителях, а он «погодка». Видишь, как летают? — Аркадий горделиво кивнул головой в небо.

Фима искоса взглянул на штурмующие высь машины и продолжал:

— Я вот тоже пришел полюбоваться на несравненного бога рек Нептуна. И вы, молодая поросль? И вы, ростки счастливого будущего?

— Нептун — бог морей, — вскользь заметил Золотарев.

— Э-э, молодой челове-ек! — с видом превосходства протянул Фима. — Не надо учить старого, стреляного воробья. Я хорошо знаю Нептуна. Я с ним ночевал в канаве. В наше время железа и свободы боги скинуты с мраморных пьедесталов. Они уступили место живым людям. Мрамор пошел на облицовку общественных уборных, а боги уже не считают для себя зазорным барахтаться вместе с русалками и утопленниками в паршивых речушках и делить ужин с бродягой. В морях же теперь плавают океанские пароходы, единственный бог которых — золотой телец. Империализм! — подняв палец, обобщил Фима.

Костик презрительно засмеялся. Аркадий поощрительно хлопнул сапожника по плечу:

— Можно подумать, Фима, что ты академию закончил.

— Сегодняшний день умнее вчерашнего на двадцать четыре часа, сказал один мудрец, живший в Греции. И я согласен с ним, — ответил Фима. Снова подняв палец, он продолжал: — Может, не все знают меня? Разрешите представиться? Река, воздух, солнце и стихии знают меня прекрасно, люди — меньше. Люди нелюбопытны. Воздух проникает во все мои поры, гуляет в лабиринтах легких, пересчитывает волосы. Люди — не воздух, люди относятся ко мне жестче. А я слуга людей. Я живу для людей. Я дышу во имя будущего. В свободное от вдохновения время я шью сапоги, прекрасные, русские, несравненные сапоги. Я обуваю мир. До каких же пор ходить босиком вам, молчаливые, как статуи, солдаты революции? Я шью на вас сапоги, я заковываю вас в тесную броню кожи. Я — человек! Но я не просто человек (людей много), я человек определенных идеалов. Мы не черви, не ящерицы, мы звучим гордо! Мы — человеки!

— Да пойдем, Аркадий, пойдем! — прервал Кисиля Костик.

— Ну что же, гуляй, Фима, — сказал Аркадий. — Мой товарищ торопится…

— Этот?

Костик обернулся, и Фима приветственным жестом руки дотронулся до полей шляпы, прищелкнул языком.

— Сын жреца карающей Немезиды? С ним я готов вести беседу. Не приведи только бог публично разговаривать с его родителем.

— Сумасшедшие не в его компетенции, — проворчал Костик.

Фима услыхал это и крикнул вдогонку:

— Вы правы, мальчик! Мои идеалы нельзя оценить статьями Уголовного кодекса!

— Жалкий человек! — с сожалением произнес Семен.

— Он всегда болтает о своих идеалах, — сказал Аркадий.

— Какие там идеалы! — усмехнулся Костик.

Действительно, какие идеалы могли быть у этого человека? Стоило ли обращать внимание на эти полубезумные речи? Люди смеялись над Фимой. Никто не разговаривал с ним серьезно, без улыбки. Он не обижался. Он не буянил, не был без меры назойливым. Он был хорошим сапожником. Что-то случилось с ним когда-то, какой-то удар был нанесен ему жизнью. Благополучная жизнь выпадает не всем. Бывают у людей трагедии, потрясения…

Бывают на земле и удивительные превращения.

Превращения впереди.

БЕГСТВО ГЕРОЯ

Аркадий, Костик и Семен вошли на Красивый мост — сооружение старинной архитектуры, громоздкое и неуклюжее, если глядеть с Набережного бульвара на его массивные, позеленевшие каменные устои. Если же взобраться на горбатую каменную спину моста, это старинное сооружение поражает своей высотой и несокрушимостью. С высоты моста хорошо было смотреть на город, на реку, посеребренную солнцем. Река широкой лентой уходила на запад, к крутому кряжу Барсучьей горы, и скрывалась за далеким песчаным мысом. На востоке, сжимая реку в зеленых тисках, начинался дубовый лес…

Костик и Семен остановились на правой стороне моста. Они наблюдали за снующими по реке лодками. Аркадий отошел налево, облокотился о чугунные перила и стал смотреть вдаль, где на воде мерцали переливающиеся пятна: вся река была в веселых солнечных зайчиках. Иногда с берега на более темную прибрежную воду падал тонкий, как стрела, луч и бежал по речной глади…

— Вот она, русская природа! — громко заговорил за спиной Аркадия Костик. — Дикий лес, словно из сказки о Соловье-разбойнике, болотце, елки, как свечки… А где-нибудь побезлюднее — глушь, дичь, травы в рост человека. В этом есть своя красота — древняя, дикая, скифская. А говорят, в Германии все деревья и кустики пронумерованы, каждое дерево чуть ли не свое название имеет. Там каждый клочок земли родит для человека хлеб или цветы. Ровные аллейки, подстриженные липы… Нет, — все-таки русская природа куда милее сердцу! Нам ближе дикое, глухое, нетронутое.

— Почему же дикое и глухое? — возразил Семен.

«Чушь порет!» — подумал Аркадий.

— Таков русский характер. Всякий народ испытывает на себе действие окружающей природы.

— Выходит, русский народ — дикий? — обернулся к Костику Аркадий.

— Почему именно этот эпитет? Есть и другие слова: неукротимый, вольный.

— Виляешь ты!

— Я терпеливый человек, — зашептал Костик Семену, — но все-таки он несносен, и я не могу не выразить своей антипатии. До твоего прихода он наговорил мне бог знает чего!

— Он — хороший парень.

— У тебя, Сема, все хорошие люди.

— Конечно! Великолепные же люди. Я — оптимист.

— Сходим за Чесму?

— Пожалуй. Аркадий, на тот берег пойдешь?

— Постою здесь.

— Найдешь нас в роще.

Аркадий остался один.

В воздухе было тихо, лишь монотонно гудели заводские корпуса в Заречье, доносился издалека нарастающий и спадающий гул самолетных моторов да время от времени разрезал воздух пронзительный гудок знаменитого в Чесменске буксирного пароходика «Молодость». Аркадий замер, не отрывая взгляда от изрезанной бесчисленными морщинами воды, — светлая, отливающая зеленью масса ее зримо текла между каменных устоев моста.

«Какая тишина!» — подумал Аркадий.

И вдруг резкий, полный ужаса крик разнесся над рекой. Вслед за этим кто-то с неменьшим ужасом прокричал:

— Женщина тонет!

Аркадий вздрогнул, обернулся и увидел, как к перилам противоположной стороны моста бросились люди. Они смотрели куда-то вниз и кричали.

Все, что случилось затем в течение какой-нибудь секунды, было так неожиданно и неправдоподобно, что люди, смотревшие