Сын аккордеониста - Бернардо Ачага

Вернувшись в павильон, я обнаружил Панчо, который сидел в стойле Авы. Рядом Лубис чистил кобылу скребницей. «Мартин привез моего брата на «лендровере», – сказал он мне. Панчо над чем-то посмеивался. – Он хотел поговорить с тобой, но торопился и уехал». Смех Панчо стал громче, и Ава повела ушами. «Какие сиськи, Давид!» – наконец воскликнул он. Он употребил слово errape, очень грубое обозначение женских грудей. Лубис жестом изобразил покорность: «Вот видишь, Давид. Этот тоже разглядывал те журналы».

«Вы не возражаете, если мы поужинаем у Аделы? Плачу я», – сказал я, меняя тему. Мне хотелось поболтать. «Я бы предпочел еще сиськи посмотреть», – вновь расхохотался Панчо. «Я не возражаю, Давид, – сказал Лубис. – Но предупреждаю, тебе придется выслушать еще одну-другую пошлую шуточку, прежде чем ты отправишься спать». – «Мне все равно. После того как здесь появился Мартин, меня уже ничем не выведешь из себя».

Выходя из павильона, Панчо шлепнул Аву рукой под брюхом. «Ну почему ты такой идиот!» – раздраженно сказал ему Лубис, выталкивая на улицу.

Кухня у Аделы была очень просторная, и рядом с железной плитой там был еще и очаг, как в старых домах. В ней стояли три длинных деревянных стола, покрытые клеенкой, возле каждого из них располагались скамейки, и она напоминала кухни тех времен, когда люди перемещались пешком или на лошадях. Единственным, что контрастировало с этим общим впечатлением, был холодильник, который Адела купила по совету Хуана.

Адела встретила нас радостными возгласами, словно долго нас не видела и наше появление вызывало у нее бурную радость. «Ну конечно! Я сейчас же приготовлю вам яичницу с ветчиной и картошкой!» – сказала она, указывая на стол у дверей. Потом взяла одну из бутылок сидра, помещенных для охлаждения в ведро, и протянула ее Лубису, чтобы он открыл ее. «Холодильник хорош для мяса и многих других вещей, – сказала она, беря три стакана, – но для сидра лучше всего холодная вода. В этом не сомневайтесь». Странно было слышать из уст Аделы такие слова, как «холодильник». Она была полноватой женщиной с румяными щеками. Из-за покрывавшего ее голову черно-белого платка она сама тоже казалась пришедшей из тех времен, когда люди перемещались пешком или на лошадях. «Я хочу вина. Достань мне бутылку», – сказал Панчо. Лубис дал знак Аделе, чтобы она этого не делала. «Лучше пей сидр. А то еще опьянеешь». – «Оставь меня в покое!» – крикнул Панчо и вытащил бутылку вина из деревянного ящика, стоявшего на полу.

В дверях кухни появился Себастьян, который обратился прямо ко мне: «Твоя мать сказала, что придет завтра утром». Адела отчитала его: «И ты только теперь это говоришь? Почему ты раньше не сходил в Ируайн?» – «Я ходил, когда приезжал Мартин, но Давида там не было». – «А близняшки? Можно узнать, где они бродят? Уже темнеет!» – крикнула Адела так же сердито. «Я недавно видел их на реке, они ловили форель». Себастьян в это мгновение в точности походил на ангелочка Мурильо. «Ну так пойди скажи им, чтобы живо шли домой. А не то я сейчас возьму палку». Себастьян выскользнул из кухни.

Гнев Аделы сменился улыбкой, и она обратилась ко мне: «Тебе грех жаловаться, Давид. В последнее время у тебя куча гостей». Возможно, она была в курсе того, что произошло в гимназии, но мне трудно было представить себе, какого она обо всем этом мнения. «Хотя, конечно, что придет Кармен, это нормально, – продолжала она. – Ведь она твоя мать, да еще из наших мест. Завтра скажи ей, чтобы не вздумала уйти, не попробовав моего сыра. Не забудешь, Давид?» – «Обязательно скажу», – пообещал я.

Моя мать вела машину осторожно, стараясь избегать тряски по лужам и выбоинам, и припарковалась она тоже осторожно, продвигаясь вперед сантиметр за сантиметром. Вместе с ней приехали четыре девушки из мастерской. «Ну вот, мы и здесь», – сказала она, поцеловав меня. Села на каменную скамью словно пришла пешком и нуждалась в отдыхе, и на какое-то мгновение – не более того – задержала взгляд на лесе. «Все на прежнем месте», – сказала она. «Адела, жена пастуха, тоже там, где всегда, – заметил я. – Она сказала, чтобы ты не уезжала, не зайдя к ней в гости». – «Зайду на минуточку поздороваться с ней». Вопреки тому, что я ожидал, мама казалась оживленной.

Из двери павильона выглянул Лубис, и девушки, сопровождавшие мою мать, принялись кричать ему, что хотят взглянуть на «длинноногих лошадей», что они не уедут, не посмотрев на них, как в прошлый раз. «Вас тогда заботил только мой лиловый глаз, – напомнил я им. – А не стоило так волноваться. Видите, уже ничего не заметно». В группе девушек послышались смешки. «Сначала повесим занавески, – указала им мама. Потом повернулась ко мне: – Я пообещала Хуану, что сделаю новые занавески, потому что теперешним больше лет, чем самому Мафусаилу». Мы взглянули наверх, словно желая удостовериться, что занавески действительно пребывают в столь плачевном состоянии.

«Ты довольна или мне кажется?» – спросил я ее. «Ты знаешь, да. Я довольна», – подтвердила она, когда девушки вошли в дом и мы остались одни. «Потому что меня выгнали из гимназии?» – «Может быть, это к лучшему, – сказала она. – В следующем учебном году тебе не придется так рано выезжать на шоссе. Я все время жила в страхе, что с тобой произойдет несчастный случай. Или что ты схватишь воспаление легких, ожидая поезда, весь потный после того, как проехал четыре километра на велосипеде». Она действительно выглядела довольной. Я никак не мог ее понять. Предполагалось, что она должна быть огорчена из-за этого случая с порнографическим журналом. Какой бы светской не считалась в Обабе тех времен женщина, которая курила и умела водить машину, моя мать была очень привязана к религии и не признавала никакой иной морали, кроме католической.

«Вчера я была на лесопильне, разговаривала с отцом Адриана», – продолжила она. На ней был синий кашемировый свитер, на шее нитка жемчуга. Здесь, в этом месте ее брат обычно носил клетчатую ковбойку; Лубис – холщовые штаны и рубаху; я – самую заношенную свою одежду. Она же, хоть и находилась в своем родном доме, казалась чужой. «Адриана снова прооперируют после экзаменов бакалавриата, – рассказывала она. – Судя по всему, это будет более серьезная операция, чем все предыдущие, и врачи сказали, что какое-то время он не сможет много двигаться и что лучше забыть о поездках на поезде». – «Я ничего об этом не знал». Адриан никогда даже не упоминал о своей болезни. Для него это было нормой. Все новости о нем доходили до меня почти всегда через мою мать, потому что в мастерской «все обо всех знали». «Дело в том, что Исидро принял решение, – продолжила она – В следующем учебном году к ним на дом будут приходить два преподавателя. Один по гуманитарным, другой по естественным предметам. А теперь угадай, кто еще будет ходить на эти занятия?» – «Я?» – «Да, Давид. Но не только ты. – Она стала подсчитывать, отгибая на каждое имя один палец: – Сын управляющего лесопильней Хосеба; дочь инженера из «Ромера» Виктория. И кроме того, Сусанна, дочь врача. Похоже, всем уже надоело мотаться взад-вперед, и они предпочитают оставаться в городке».

«Значит, нас будет пятеро», – сказал я маме. Меня тоже обрадовал новый план. «Иногда шестеро. Ты ведь знаешь Паулину, правда?» Это была одна из девушек, приехавших с моей матерью. Я ее больше знал не по мастерской, а по церкви. Возвращаясь на свое место после причащения, она обычно проходила мимо фисгармонии, как Тереза и Вирхиния. «Это та толстушка, что пошла вешать занавески, да?» – «Я бы не назвала ее толстушкой, – возразила мама. Она всегда защищала девушек, которые ходили к ней в мастерскую. – Раньше, может быть, и была, но теперь она выросла и стала очень хорошенькой. Кроме того, из нее получится отличная портниха. В общем, отец Адриана хочет, чтобы вы изучали еще один предмет, черчение. И я попросила его, чтобы Паулина могла посещать занятия. Если она хочет стать профессиональной портнихой, черчение ей весьма пригодится». Одновременно с упоминанием ее имени Паулина выглянула в окно. «Занавески прекрасно выглядят, Кармен». – «Пошли, посмотрим», – сказала мне мама, беря за руку.