Лекарство от любви - любовь - Ольга Егорова

Рычаг повернулся.

Карусель некоторое время постояла в нерешительности, словно просыпаясь после зимней спячки, словно раздумывая, не рано ли ее разбудили. А потом, медленно и лениво качнув боками, поплыла, торжественно пронося мимо пряничные фигуры белоснежных сказочных лошадок, верблюдов и слоников в нарядных попонах… Герман, узрев наконец-таки все это великолепие, едва не выругался при даме вслух.

Черт, ну разве можно быть таким идиотом?

Ну неужели нельзя было сначала подумать над тем, что ты делаешь, а уже потом – делать? В парке полным-полно каруселей и качелей для детей более среднего возраста. Более того, в этом парке – одна-единственная карусель для детей младше трех. Нужно было не таращиться на ключи, как идиот, нужно было сначала посмотреть на карусель. На все это лошадино-верблюдно-слоновье безобразие, а уж потом… И где они были, его мозги?

«В отпуске, – насмешливо шепнула память. – В отгуле, в запое…»

И что теперь? Сажать даму на верблюда? «Варя, этот так замечательно – почувствовать себя двухлетним карапузом, знаешь, прекрасный возраст, лучше любой молодости, и есть своя недосказанная прелесть в том, что приходится мочиться прямо в штанишки…»

– Тьфу, черт, – только и сказал он. И поднял виноватые глаза на Варю.

Варя смеялась. Смеялась беззвучно, неслышно, но смех этот дрожал в ней перезвоном сотни колокольчиков, еще секунда – и он вырвется наружу, заставив стыдливо умолкнуть все на свете ключи, претендующие на звание струнного квартета с виолончелью в придачу.

Потому что смех этот и есть та самая волшебная музыка, которой нет названия, которую еще никто не придумал и которую так мечтал придумать любой из великих, из гениальных, из самых талантливых…

Мечтал, пытался, мучился всю жизнь – но не сумел. Лишь бледная тень этой музыки запечатлелась в веках унылым собранием сочинений – пыльных нотных тетрадей под названием «классика».

«Нет, – подумал Герман, – даже Шуберту такое не под силу. Даже анданте кажется незатейливым попсовым мотивчиком по сравнению с хрустальной прозрачностью этого смеха, этого перезвона…»

Варя смеялась, а он слушал как завороженный музыку ее смеха, окончательно смирившись с тем, что мозги его ушли в загул, теперь уже точно зная, что сделали они это как раз вовремя… Умные все-таки мозги, ничего не скажешь… Продуманные, прямо-таки аналитический склад…

– О Боже! – выдавила она сквозь смех. – Ну что же мы, а? Не посмотрели даже, что за карусель… Даже мой Никитка на таких уже лет шесть не катается… Господи, какие они смешные, эти верблюды…

– Никита?

– Никита – это мой сын…

– Вот как, – сказал он немного грустно. Существование сына Никиты автоматически делало вполне реальным существование и отца этого Никиты – рядом с Варей. Рядом с синевой глаз, с хрустальными колокольчиками… Перезвон которых он слушает каждый день и относится к этому точно так же, как к яичнице на завтрак или к вечерним новостям по телевизору. Привычно, просто и буднично…

Вот ведь как бывает.

А он почему-то даже и не подумал об этом. С самого начала, с первой секунды их встречи он почему-то воспринимал Варю как совершенно отдельный от всего окружающего мира объект. Объект, с ним, с этим окружающим миром, не имеющий ничего общего. И вдруг нарисовалась связка в виде благообразного мужчинки лет этак тридцати с небольшим. В домашних трикошках и клетчатых тапочках.

Было трудно с этим смириться. Невыносимо, непередаваемо трудно. И он вдруг почувствовал, что мириться с этим не собирается. Откуда-то из далекого, безнадежно далекого прошлого, «past perfect», «прежде прошедшего», еще до Лили и Пашки, он извлек дежурную фразу, которой всегда пользовался при знакомстве с девушками, желая разузнать точную картину расстановки сил противника. А именно: есть ли у этой длинноногой блондинки, коротко стриженной брюнетки, романтичной шатенки или забавной рыженькой кошечки принадлежность под названием «бойфренд». Бойфренд, мальчик-друг в буквальном переводе.

В том, «прежде прошедшем», времени, назначая свидание в парке, в аллее или у девушки дома, он обычно интересовался будничным тоном: «Твой бойфренд нас не застукает в этом парке? В этой аллее? Твой бойфренд не явится к тебе домой в самый неподходящий момент?»

А девушка отвечала: «Не переживай, мой бойфренд в командировке».

Или: «Место моего бойфренда временно вакантно. Хочешь, запишу на собеседование?»

Или: «Мой бойфренд совсем не против… Знаешь, развлечься втроем…»

И такое бывало. Правда, на подобные провокации Герман никогда не поддавался. Никогда не горел желанием оказаться в постели с чьим-то бойфрендом. Даже если тот был совсем не против… В таком случае он всегда отвечал: «Я не против, если только тебя не смущает моя болезнь… У меня, знаешь, очаговый гиперкератоз…» Любительницу группового секса как ветром сдувало. Она и не подозревала, что устрашающий очаговый гиперкератоз – это всего лишь медицинский вариант названия обыкновенных мозолей.

Вот и теперь, сделав будничное лицо, Герман коротко спросил:

– А отец Никиты… Как он отнесется к тому, что мама Никиты…

Даже не спросил, а промямлил. Пробубнил себе под нос, стыдливо опустив глаза вниз. Глаза тихонько изучали носки ботинок Германа, а не смотрели на девушку с вызовом и скрытой иронией. Нет, не вернуть, как ни старайся, «прежде прошедшего» времени. Это не грамматика, где верти как хочешь. Это жизнь.

– Не знаю, – пожав плечами, ответила Варя. – Да это и не имеет никакого значения. Он в Москве…

«Не переживай, мой бойфренд в командировке»?

Так это следует понимать? Или не так?

Нет, ее ответ не подходил ни под одну из трех классификаций. Не поддавался четкому анализу. Информации критически не хватало, а потому Герман тупо спросил:

– А когда вернется?

– Да никогда. Он там живет. Там, а мы – здесь. Мы с мужем в разводе.

Она сказала это так просто, абсолютно без всякого подтекста, только лишь констатируя факт, и все. И Герман сразу понял, что в разряд «Место моего бойфренда временно вакантно…» ее ответ тоже не попадает. Никак не попадает.

Потому что она сама не попадает вообще ни под какую классификацию.

«С ней все не так», – мелькнула мысль, а Варя уже потянула его за руку, вырывая из плена созерцательной задумчивости.

– Так мы будем кататься на этих сверхскоростных верблюдах?

– Если ты хочешь, – нерешительно пробормотал он.

Она, кажется, не очень-то и хотела – просто, наверное, еще меньше хотела его обидеть. И без того слишком расстроенный был у него вид.

– Мама, мама, карусель! – неожиданно послышался невдалеке голос ребенка. Герман обернулся и увидел молодую девушку под зонтом, а рядом с ней – пестрый гриб на двух тонких ножках. Гриб под разноцветной, розово-зелено-голубой, шляпкой.