Эти двери не для всех - Павел Сутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы его, поди, обескураженным-то никогда не видели.
– Всяким видел…
– Это давно было. А тут он заплакал. Бравик – и заплакал!
– Я, наверное, не совсем точно выразился. Но Бравик у нас такой спокойный человек. И он сильный, он за собой следит.
– Ну разумеется. А тут спокойный Бравик разревелся, как девчонка.
– Почему?
– Вы только меня не торопите. Я вам буду постепенно отвечать, хорошо? Так вот, доктор Браверман, как известно, большая умница. Но доктор Браверман знает о себе кое-что такое, чего не знают ни его друзья, ни его коллеги, никто. Ваш Бравик не циник, но он, как бы это сказать, "знает жизнь". В отделении у Бравика стальная дисциплина и образцовый порядок. Он гоняет своих докторов, как сидоровых коз, он так их выучивает, что в Москве его ординаторы, "люди Бравермана", идут нарасхват. Он уверен в себе, язвителен, как гюрза, безжалостен к шалопаям. Так?
– В общем, так.
– Но он часто думает о себе.
– О себе?
– Да, о себе. А приближающаяся кончина Пряжникова свела воедино некоторые догадки Бравика.
Сергееву стало зябко, он поплотнее запахнул халат.
"Он, наверное, тоже замерз", – подумал Сергеев и посмотрел на гостя. Но гость-то не замерз. Там, где недавно из-под халата виднелось операционное белье, Сергеев увидел высокий воротник плотного вязаного свитера.
– Однажды, – монотонно продолжал гость, – было это года три или четыре тому назад, Бравик консультировал у Пряжникова своего больного. Семен Борисович – грамотнейший нефролог, к кому еще идти за советом, как не к нему. Там была патовая ситуация. Такая… балансирующая ситуация. И вроде бы можно оперировать – и вроде бы не стоит оперировать. Помните, как это бывает, да? Пряжников оперировать не советовал. Он сказал: "Поготовь его еще пару недель, если хочешь – переведи ко мне, формально ты прав, но я не советую, что-то мне не нравится".
А Бравик по каким-то своим причинам все же прооперировал, и больной погиб.
Позиция Бравика была безупречна, у него были веские резоны и были четкие показания к оперативному вмешательству. Но Пряжников ему тогда все же сказал:
"Ты уже достаточно опытный человек, тебе уже пора отталкиваться не только от показаний и противопоказаний, но иногда и от своей интуиции, ты уже можешь ей доверять, ты уже взрослый, и интуиция твоя – взрослая". Улавливаете, да? С того случая Бравик стал осторожнее. Он стал понимать свою работу не так… механистично.
Сергеев подумал, что немного было на свете людей, к кому Бравик прислушивался. А к Сеньке он прислушивался всегда.
– Или вот еще – отец Бравика. Вы ведь вхожи в его семью?
– Конечно. Мы с Бравиком вместе учились. Мы старые друзья.
– Что за отношения у него с отцом? Как вы думаете?
Сергеев пожал плечами.
– Доброжелательные. Сдержанные.
– А вот и нет! Бравик обожает отца! Знаете, чем тот занимается?
– Да. Крепит ракетный щит Родины. Секретный дядя Изя – секретнее некуда…
– Верно. Жена Израиля Борисовича шутит: "Ты мой членкор по фамилии Петров". Его карьера могла сложиться куда удачнее.
– Куда уж удачнее?
– Не скажите. Он в свое время написал две докторские диссертации.
– Почему две?
– Дважды его защита совпадала с началом антисемитской кампании. В первый раз он вышел на защиту – и тут началась Шестидневная война. Представляете? В шестьдесят седьмом году человеку с фамилией Браверман было сложно защититься. Его зарубили.
Больше половины сданных бюллетеней оказались испорчены. Кворум не набрался. Он какое-то время поборолся за отмену решения комиссии, а потом махнул рукой. К тому же его разработка давно была внедрена и исправно служила народному хозяйству. "Изделие номер такой-то…" Когда доброжелатели из ВАКа дали ему знать, что опять пора – он уже закончил новую разработку. И с ней вышел на защиту.
– И что?
Гость рассмеялся.
– Что такое "не везет" и как с ним бороться. Это был семьдесят третий год.
Началась Война Судного Дня!
– Вот черт! – восхищенно сказал Сергеев.
– Но на этот раз он уперся. Он был возмущен. Не тем, что его прокатили, – он же всегда был инвалид пятой группы, к антисемитизму он привык, как ленинградцы к плохой погоде. Но его здорово разозлила эта фатальность. Он написал в ЦК. К тому же он знал, что эти суки не могли без него обойтись, он им ракеты делал. За него вступились высокие военные. Он стал доктором наук – но время! Время-то не вернешь! И к тому же, чего ему все это стоило! Юный Гриша тогда пристально наблюдал за отцом. Он уже тогда восхищался его выдержкой! И потом, Бравик знает историю своей семьи. Израиль Борисович закончил школу в пятнадцать лет, экстерном и с золотой медалью. Дед Бравика к тому времени умер в новосибирской внутренней тюрьме от голода и туберкулеза. Бабушка была тяжело больна. Израиль Борисович поступил в автодорожный институт, блестяще учился и подрабатывал где мог. Время было тяжелое – шла война. В двадцать четыре года он стал начальником цеха в Омске. В двадцать четыре года! Поставил на ноги младшего брата, поступил в аспирантуру в Москве. Ну как, племя младое, незнакомое – вам слабо?
– Слабо, – согласился Сергеев.
– То-то… Израиль Борисович – никудышный педагог. Он вообще мало воспитывал Бравика, он всегда был на работе. Но юный Бравик все видел и все правильно понимал. Конечно, вы можете сказать, что это все – этакая околофрейдистская бодяга. Но ведь он и в доктора-то пошел потому, что отец вовремя что-то сказанул о трепачах и верхоглядах и о профессии для настоящего мужчины. Так что тихий Израиль Борисович всегда был в авторитете у вашего друга. Бравик знал, что должен сравняться с отцом. И достижение этого равенства для него долго было главным. Может быть, поэтому его отношение к больным, особенно в молодости, было несколько… суховатым.
– Нормальное у него было отношение, – сказал Сергеев. – Он много работал. И тогда, и сейчас.
– Э-э… Конечно! Бессердечный Бравик лучше слезливого неумехи – это бесспорно.
Но малая толика лирики ему бы не повредила.
Сергеев достал из пачки еще одну сигарету.
– Помните Папу Шехберга? – спросил гость. – Шехберг отдавал должное Бравику. Его рукам и голове. Но как Шехберг однажды сказал? "Цены бы Грише не было в автосервисе". Помните?
– Помню.
Да, Папа относился к Бравику странновато. Бравика это задевало. Сам он Шехберга очень уважал.
– Можно сигарету? – спросил гость.
Сергеев протянул ему пачку. У него уже саднило в горле, но подобный разговор был бы немыслим без курева.
– Коньячку, – напомнил гость.
Сергеев послушно отхлебнул. Мерзнуть он перестал.