Эти двери не для всех - Павел Сутин

Он вышел из метро и брел по Ленинскому, не замечая дождя. И только когда погасла сигарета, он достал из портфеля зонт.

Дождь, поначалу накрапывавший, теперь почти лил.

"Что за мерзость – дождь в феврале…" – с отвращением подумал Сергеев.

Он отбросил сигарету "Голуаз" и на ходу прикурил другую.

Он с ранней молодости, со студенческих лет курил "Голуаз". При советской власти ему присылала "Голуаз" двоюродная тетка – заграничная родственница семьи Сергеевых. Она портила анкеты фактом своего существования, но присылала "Голуаз", одежду, лекарства, а когда Сергееву было пятнадцать лет, они с матерью три недели гостили у тетки в Тулузе.

Когда он проходил мимо остановки, подъехал троллейбус. Но Сергеев упрямо пошел дальше, не поднялся в сухой и теплый салон. Ему не нужна была прогулка (хотя что за прогулка – дождь, резкий ветер, мелкие грязевые брызги от машин), ему нужна была отсрочка. Пусть короткая, пусть на несколько минут… Как ни промозгл был продуваемый и сырой Ленинский проспект – то, что ждало Сергеева впереди, было во сто крат хуже. Поэтому он, не торопясь, шел пешком. Через несколько минут края брючин намокли и неприятно холодили ноги.

"Бравик, наверное, уже ушел. – Он посмотрел на часы. – Да, ушел Бравик. Мы договорились, что с семи – я".

– Все. На этот раз он уже не встанет, – сказал Бравик на прошлой неделе.

– Может, обойдется, – сказал Сергеев.

– Нет. Не обойдется. – Бравик зло засопел (он всегда так сопел, когда случалась какая-нибудь беда) и, ткнув пальцем в переносицу, поправил очки. – Не обойдется, и не строй никаких иллюзий на этот счет.

Бравик так вел себя, словно ему легче станет, если он будет говорить резко, почти грубо. Сергеев такое за Бравиком и раньше замечал.

Но, простившись с Бравиком и сев в машину, он подумал, что сам до сих пор не желал думать, что Сенька скоро умрет. Не желал и все, и не думал. Делал вид, что обойдется. Как страус.

Сергеев тогда сел в машину и еще подумал о том, что некоторые очевидные явления становятся предельно очевидными, если все подытожит кто-нибудь другой. Ктонибудь другой скажет: "Дважды два – четыре". И вдруг понимаешь – четыре.

Он немного опаздывал. Полчаса назад он завел машину, вытянул подсос, чтобы погреть, и порвался ремень генератора.

Это была обычная история – он ничего не проверял загодя, не профилактировал, тормозные колодки менял, когда они начинали визжать и хрустеть. Что-нибудь ломалось – тогда он звал автослесаря, и машину приводили в порядок.

Поэтому он опаздывал – потому что пришлось ехать на метро. Можно было взять такси, но он знал, какой трафик в это время – на метро получалось быстрее.

"Никон вчера сказал, что вечером зайдет. Может, Никон еще сидит…" Сенька умирал.

Сенька лежал на спине, бледный, отечный. Держался молодцом, матерился, как будто все ему по фигу. Наотрез отказался переводиться в реанимацию.

"Здесь отдуплюсь".

Может быть, оно и правильно, что Сенька отказался переводиться. Это же было Сенькино собственное отделение. Он здесь столько лет проработал. Сюда он интерном пришел, здесь окончил ординатуру, здесь же защитился на кафедре. И этим отделением семь лет рулил… Здесь был ему догляд, здесь было ему все внимание, сестры ходили – глаза на мокром месте, главврач справлялся каждый день, профессура хмурилась, еженедельно – консилиумы, "…больной Пряжников С.П., сорок один год… поликистоз почек, хроническая почечная недостаточность, терминальная стадия… проводится инфузионная дезинтоксикационная терапия…" Куда уж больше?.. Умирал Сенька.

Сергеев прошел вдоль ограды, свернул направо и открыл дверь терапевтического корпуса.

"Из всех московских больниц Первая Градская – самая солидная, – подумал он. – Самая-рассамая…" Давным-давно, когда он еще был доктором, когда Володя Гаривас тоже был доктором, когда Бравик был молодым доктором, они приезжали сюда на заседания Урологического общества. Те заседания тогда проходили в неврологической клинике, там конференц-зал был с балконом. Они – Бравик, Гаривас, Сергеев – сидели на балконе и острили насчет корифеев. Корифеи уже много лет были докторами, а они, Бравик, Гаривас и Сергеев, тогда еще были никем. Однажды в перерыве Кан или, может быть, Гориловский, или Мазо, в общем кто-то курящий, спросил у Гариваса сигарету. Так Гаривас (между прочим, когда у него попросили сигарету, он постыдно засуетился, стал рыться в карманах, уронил пачку на пол) после этого величественно вздергивал брови и говорил: "Видишь ли, дружок… молодой человек…" и "Однажды мы курили с Евсеем Борисовичем…" Сергеев вошел в вестибюль и сдал в гардероб мокрый плащ.

В отделении на посту сидела сестричка и помечала назначения. "Хорошая девочка", – подумал Сергеев. Он ее запомнил, она хорошо попадала в вену, и улыбка у нее была хорошая.

– Здрасьте, – сказала сестра, подняв голову.

– Добрый вечер, – сказал Сергеев.

Он подошел к столу, достал из портфеля большую коробку конфет и блок сигарет "Вог".

– Спасибо… Зачем вы…

– Это вам спасибо, Люда. Как там?

– Так же, – тихо сказала сестра. – Капаем. Я вам халат приготовила. Положила в палате.

Сергеев кивнул и пошел по коридору. Сенькина палата была в самом конце.

Проходя мимо клизменной, Сергеев учуял сигаретный дым и на всякий случай заглянул.

Так и есть – на подоконнике сидел Никон и курил.

– Здорово, – сказал Сергеев.

– Привет, – ответил Никон, кашлянул, встал и пожал Сергееву руку.

– Ты извини, я тебя задержал.

– Нормально.

– Ремень генератора порвался. Паскудство. Так это всегда не вовремя…

– Потому что надо все вовремя менять, – сказал Никон. – Нельзя так с машиной обращаться, как ты обращаешься. Запасного ремня у тебя, конечно, не было?

– Не было.

– А всегда должен быть. Масло ты когда менял?

– Не помню.

– Ну так, значит, дождешься – застучит движок. Ладно. На ночь остаешься?

– Да, конечно.

– Я утром заеду. Там Люда, сестра. Она все знает, она потом капельницу снимет.

Сегодня Паша Гулидов дежурит. Он будет обход делать. Если что не понравится – зови его, он в ординаторской. Знаешь, где ординаторская?

Никон бросил окурок в форточку.

– Пойдем, – сказал он. – Там сейчас Бравик сидит.

Они пошли по коридору – впереди Никон, за ним Сергеев.

Сергеев смотрел на широкую спину Никона, обтянутую белым халатом.

"Создает же мать-природа, – подумал Сергеев. – Вот бугай…" Никон был ростом под два метра. Могучие, чуть вислые плечи, маленькие мясистые кисти, необъятная спина и шея. Сергеев видал Никона во всех видах. Тот очень даже обожал подраться. В молодости обожал, да и позже был не прочь. "Генка, – говорил Никон, округляя глаза, как будто сам себе удивляясь, – Генка, у меня же удар… охуительной силы!.." И удар был той самой силы, ей-богу. Никон не бил – он сокрушал! И, пожалуй, не было такого, чтобы Никона одолели. Однажды, правда, в кабаке, на Пресне, уговорили Володю графином. Но – сзади, по-подлому…