Антарктида - Хосе-Мария Виллагра

«Они называют меня полковником, хотя я, прослужив всю жизнь в армии, так и вышел в отставку рядовым. По какой только причине в этой стране не начинают звать людей полковниками. Я знал человека, которого звали полковником лишь потому, что у него была отличная садовая тачка на надувных шинах. Полковник в Чили — все равно что шут гороховый. Меня в полковники произвела донна Молина. Никогда ей этого не прощу. В какое время дня или ночи ни выйдешь во двор — обязательно увидишь ее цветущее лицо в окне напротив. На днях она видела, что я поспешил отвернуться, заметив Марию, которая шла по улице совсем одна, и, конечно, донна сделала далеко идущие выводы. А я просто не могу Марию видеть! В армии я привык к тому, что на женщин смотрят, точно расстреливают. А Мария… Видя ее, я начинаю чувствовать что-то другое, совсем не то, что должен чувствовать отставной военный, глядя на женщину, которая идет одна по пустой улице. Я чувствую что-то совершенно противоестественное. Главное, что я понял за годы службы в армии: все женщины одинаковы, как таблетки. Но когда я вижу Марию, ее карие глаза, мне начинает казаться, что она одна такая на всем белом свете. Я ее боюсь. От нее надо держаться подальше. Я не желаю на старости лет оказаться в Антарктиде».

И здесь тоже жили люди. Ванглен не мог к ним приблизиться, поскольку из-за странного воздуха вблизи они исчезали из поля его зрения. Зато они прекрасно были видны ему издалека. Особенно сквозь взбитую подушку. Они были очень красивы, и жизнь их выглядела совершенно беззаботной. Им не надо было думать о пропитании. Они пили сладостный воздух. Целый день они лазали в кронах перевернутых деревьев в поисках мест, где воздух был слаще. Из-за ветров, вернее — течений, воздух постоянно менял свой вкус. А у самой земли он мог даже пьянить.

Одним из любимейших занятий людей было воздухоплавание. Воздух был столь плотен, что, несмотря на громадную силу легкости, отрывавшую тела от земли, в нем можно было плавать. Это было легче, чем ходить. Обычно аборигены спускались на вершины деревьев и прыгали прямо вверх. Сначала они возносились очень быстро, потом все медленнее и медленнее, пока воздух у самых облаков не становился плотен настолько, что держал человека на лету, не давая ему провалиться выше. Поплавав под облаками, можно было в несколько сильных гребков вернуться с небес на землю. А вот подняться еще ниже оказалось невозможно. Ванглен греб так, что начинал видеть собственные руки, преломляющие воздух, но чувствовал лишь иллюзорность своих усилий. Ванглен много раз пытался пронырнуть облака, хватаясь за камни потяжелее, но рано или поздно воздух начинал выталкивать его вниз даже вместе с камнями.

Генерал медленно шел вдоль сумрачных коридоров дворца, подолгу останавливаясь у запотевших, заляпанных лепестками окон, протирая очки и продолжая свой обход. Собственно, очки ему были не нужны, ведь он тоже принимал таблетки, но он продолжал носить их, как военную форму. Он продолжал их носить, как продолжали все чилийцы носить одежду, хотя они давно могли бы ходить голыми и ничего бы от этого в их жизни не изменилось.

Навстречу время от времени попадались люди. Генерал не обращал на них внимания. Только однажды его заинтересовала женщина, которую конвоировали двое солдат. У нее был непреклонный и яростный вид. Глаза горели бешенством. Дама была явно из разряда самых неукротимых противников режима дня. Впрочем, других во дворец и не брали. Генерал знаком остановил конвойных, подошел к женщине, снял очки, чтобы лучше видеть, долго смотрел ей в глаза и потом четко, плевком выговорил: «Шлюха!» Увы, реакция женщины была самой что ни на есть естественной. Она упала перед Генералом на колени и принялась истово целовать его сапоги, умоляя его растоптать ее ими. Генерал отстранился, со вздохом надел очки с захватанными стеклами и махнул солдатам, которые поволокли восторженно вопящую женщину дальше по коридору. Ее едва отлепили от его сапог. У нее на шее были бусы. Собственно, это и было все, что было на ней. Бусы порвались и рассыпались по ковру.

В здании шла обычная работа. Начинались ночные допросы. Из-за дверей раздавались крики, всхлипы и стоны. Сперва для пыток использовался только подвал. Но постепенно весь дворец превратился в один сплошной застенок. Допросами занимался весь штаб и даже личная канцелярия Генерала. Впрочем, Генерал мало обращал внимания на все это. Он давно привык к своему одиночеству среди людей. Одиночество — его судьба. Люди так любили его, что он нуждался в постоянной охране. Люди так любили его, что разорвали бы его на части, окажись он вдруг где-нибудь в толпе. Ведь он спас их всех.

У таблеток все-таки был один побочный эффект, который поначалу не вызывал ничего, кроме еще большего желания принимать их. Они крайне благотворно сказывались на потенции как мужчин, так и женщин. Иными словами, принимавшие таблетки люди постоянно пребывали в состоянии крайнего полового возбуждения, умерить которое хоть на какое-то время могло только немедленное соитие. Даже глубокие старики могли заниматься любовью. Они и умирали-то главным образом от перенапряжения. Люди умирали от любви. Люди сходили от любви с ума. Они влюблялись друг в друга с первого взгляда.

Влюблялись в первого встречного и немедленно отдавались взаимному чувству. В условиях отсутствия венерических болезней и при лошадином здоровьи всех и каждого это привело к самым катастрофическим последствиям. Структура свободного, демократического общества, воспитание людей, их взгляды никак не подходили для того нового состояния, в котором они оказались. И наступил хаос. Полный хаос. Повсюду — дома и на работе — люди постоянно думали об одном и том же. Повсюду воцарилась любовь. И люди стали пропадать. Муж мог вечером выйти за куревом — и никогда больше не вернуться в семью. Жена утром отправлялась на работу, и дети ее больше не видели. Женщины спали на улице, но не возвращались домой. Но не все оказались готовы отдаваться по первому зову, как того требовала любовь к людям, или терпеть свободу и равенство. Повсюду возникали конфликты. Ведь люди оставались людьми, особенно здесь, в Чили. Каждый шаг, слово, взгляд сопровождался таким накалом страстей, интриг, ревности, взаимных обид, что любой взгляд или слово могли закончиться взрывом, личной катастрофой. На каждом углу разыгрывались драмы, которые при страстности, свойственной нации, часто заканчивались поножовщиной и стрельбой. Кровопролитие происходило даже в церкви. Священник мог зарезать прихожанина, вставшего на его пути ко всеобщей любви. В обществе вспыхнула самая настоящая гражданская война. Северяне ополчились на южан, горцы — на жителей долин, горожане — на селян, бедные — на богатых, интеллигенция — на чиновников, простолюдины — на аристократов. У всех были свои представления о чести, и любовь, обрушившись на всех сразу и перемешав представителей самых разных слоев общества, так и не смогла устранить их неравенство. Любовь лишь обострила социальные различия, сделала их невыносимыми. Сама культура, тысячелетняя культура оказалась не только бессильной, но и вредной, убийственно вредной, ибо именно она обостряла конфликт человека и его истинной природы. Каждый воевал с каждым. Каждый воевал с самим собой. Общество распалось, производство встало, экономика рушилась. Терпеть все это дальше было нельзя.