Рондо - Александр Липарев

Кем-то намеченный маршрут привёл агитбригаду в следующее село с ещё одним разорённым культовым сооружением, переделанным под клуб. И снова был успех. За неделю гастролёры объехали с десяток селений, успевая иногда выступить по два раза в день. И повсюду их ждали, обшарпанные снаружи и кое-как обустроенные внутри, церкви. Большие и маленькие, со сбитыми куполами и грязными окнами, они, притворяясь, что доживают последнее, держали отчаянную оборону в долгом и непримиримом противостоянии двух мировоззрений. В этой войне не трещали пулемёты, не грохотали пушки и не ревели танки. Здесь воевали по-другому. Нарочито неухоженный вид здания – это удар по противнику, это демонстрация силы власти, это символ самоубийственной победы новой религии над старой. В ответ старики открыто, а кто помоложе – исподтишка, проходя улицей, крестились и кланялись облупленной стене, сводя на нет успехи воинствующего атеизма. Линия фронта пролегала через все населённые пункты, куда приезжала бригада. Повсюду традиции, вера, культура, история давно слились в такое необычно живучее, что и через колено никак не ломалось, и тихой сапой не изводилось. Едва ли кто из ребят осознавал себя участником незримой войны. Для них путешествие по заваленной снегом области представляло весёлую забаву, в которой обязательная часть тоже доставляла удовольствие.

– Уезжаю я, Витя, – неожиданно сказал Трофим Осипович, отхлёбывая горячий чай из граненого стакана и невнимательно глядя сквозь стену. – Совсем уезжаю. В Саратов. В столице жить не дают – к настоящей работе подпускать боятся, хоть я и реабилитирован. А таскать ящики в магазине становится всё трудней. В провинции проще – там чиновник поглупей, попростодушней. Друзья написали, есть для меня место. Не Бог весть что такое, но в какой-то мере по специальности. И советуют не тянуть.

Витька ещё не осознал новость полностью, но к сердцу подкатила сухая тоска.

– Так это что же? Получается, вас выжили отсюда?

Трофим Осипович поставил пустой стакан, откинулся на спинку стула и посмотрел на Витьку.

– Можно и так сказать. А можно и по-другому: рыба ищет, где глубже, а человек, – где лучше. С обществом нельзя не считаться. Общество, брат, штука серьёзная. Несмотря на то, что больное. Больное, больное, – закрепил он свои слова, заметив Витькино нетерпеливое движение. – Заразили, а теперь попробуй вылечи.

– Как заразили? Кто…

– Есть такое зелье… что ли. Для мозгов человеческих. Называется оно «идеология». Как и всё на свете, оно может быть и полезным, и вредным. У нас в стране от этого больше вреда, потому что используют его для того, чтобы держать людей в узде. У нас это варево готовят там, на самом верху на основе надуманной идеи. Дозы прописывают чудовищные. Зато народец становится послушен. Хозяева страны лепят ошибку за ошибкой, скоро всю страну развалят, а признаваться в ошибках нельзя – может пострадать авторитет власти. Тогда кто же виноват? Враги. Внешние враги, внутренние. Приучили-таки людей на каждую беду искать врагов. Каждый иностранец – потенциальный шпион, любая критика правительственных глупостей – вода на мельницу империалистов. Прав был Фёдор Михайлович – бесы. А население, наглотавшись этой отравы, отучается думать, привыкает слепо верить. Верить в любой спущенный сверху вздор, как в истину в последней инстанции. Понятно бы, коли наше общество состояло из одних безмозглых дураков. Так ведь нет, не дураки, а то и очень даже башковитые люди. Но как только дело касается батюшки царя и его деяний, они теряют способность соображать, у них цепенеют мозги, наступает белый ступор. Вели нас, вели, и вдруг что-то случилось: говорят, немного не туда шли, надо взять чуток в сторону. Для людей не умеющих думать, это катастрофа. Деваться некуда, надо поворачивать. Повернули. А сознание-то у них осталось старое. И про врагов не забыли. Я знаю, ты тётку Митрохину не любишь и сморчка этого тоже.

– Канцелярскую душу, – подсказал Витька.

– Да. Возможно, и правильно, что не любишь. Для них настучать на любого проще, чем воды попить. Но они же не родились такими, такими их сделали. Теперь эта тётка Митрохина голову ломает – понять не может: вчера я был врагом народа, а нынче с ней в одной квартире живу и пользуюсь всеми правами… Считается, что пользуюсь. Решить эту загадку ей не дано. И таких много. А наша Мария Францевна. Добрая женщина, отзывчивая, но верит всему, что в газетах пишут. У неё мужа сгноили, а она так ничего и не поняла. Если, не дай Бог, завтра к соседям снова придут с ордером на арест, она снова посчитает, что нет дыма без огня. Это от растерянности: в газетах – одно, на самом деле – другое.

– И что же? Как с такими людьми… дальше?

– Да нормальные люди-то. Бесноватых да корыстных отбрось и останутся чудо что за люди. Живут в нечеловеческих условиях, детей растят. Здесь столица, а если бы ты знал, каково житьё всего за тыщу вёрст отсюда… В такой войне победу вырвали. Грудью на танки шли. Бесноватые да их холуи в это время на спецпайках жировали. Ну, это я, правда, огулом – там тоже всё не так просто было. Главное, нашим людям цены нет. А вот общество – больное. Каждый в отдельности готов на подвиг, а все вместе уязвимы для заразы.

– Ну почему же так?

– А это тебе предстоит выяснить почему. Тебе, твоему поколению. Время пройдёт, частности отшелушатся, тогда разобраться будет легче. Набирайся опыта, копи примеры. Хорошему журналисту опыт необходим. Если будут возможности, не ленись, пытайся, как можно больше, перепробовать сам, своими руками – и кирпичи класть, и в запуске спутников поучаствовать, и… я там не знаю… может, клоуном на манеж выйти. И свои ощущения складывай в журналистскую копилку – это твой главный капитал. Вот только тебя иногда заносит, ты простые вещи можешь довести до абсурда. С годами должно пройти, а пока следи за собой. И учись думать.

Через день Трофим Осипович уехал. Дома его провожали почти всей квартирой. На вокзал с ним поехал только Витька. После перронной суеты, толкотни, торопливого прощания он плёлся домой опустошённый, как воин, потерпевший сокрушительное поражение. Витька осиротел. Близких друзей у него не было, дома – только спившийся отец да забитая мать. Он никому не верил. Ни учителям, ни газетам – никому. Его охватило состояние беспомощности одного против грубой несправедливости целого королевства, подданным которого он так неудачно оказался.

Пионерское детство осталось позади. В Митином классе появились комсомольцы. Едва ли не первым в комсомол вступил Кичкин и тут же, даже не сменив портфеля, погрузился в работу этой организации. Быть членом союза молодёжи считалось знаком особого почёта, и поэтому туда сперва пустили отличников. Тройка лидеров шагнула в комсомол по-деловому и буднично. Серёжка писал заявление с нескрываемой радостью, приближая начало, лелеемой в мечтах, карьеры. Затем заветную дверь приоткрыли для следующей порции страждущих.

Как-то между уроками к Мите подошла Катя Донцова, недавно ставшая комсоргом класса. Высокая, стройная, с двумя длинными косами и удивительно обаятельной улыбкой, она начисто была лишена всякой там девчачей писклявости и глупого шептания по углам. Про таких говорят: «Отличный парень».