Слепой против маньяка - Андрей Воронин

Синеглазов молча пожирал девочек взглядом. И тут он понял: остановиться не сможет. Его начало мутить. Он скрежетал зубами, не отводя взгляда от детей.

Он готов был броситься на них прямо сейчас и прямо здесь, на лестнице, сорвать с них одежду, изнасиловать их, а затем кромсать, резать, расчленять.

Глаза Григория налились кровью, и он почувствовал, как дрожат его руки, как нервная судорога сводит пальцы. Он посмотрел девочкам прямо в глаза, а затем поманил пальцем к себе.

Сестренки переглянулись и, наивно решив, что сосед с третьего этажа о чем-то хочет спросить, спустились к нему. Ничего не говоря, Синеглазов махнул рукой, приглашая войти в свою квартиру.

– Маму подождем, – опять сказала одна из сестренок.

– Да нет же, она придет через десять минут. И к тому же, как говорит папа, она всегда опаздывает.

Девочки переступили порог. Синеглазов дрожал от возбуждения, он чувствовал, как его плоть вся трепещет. Он чувствовал, как сгибаются пальцы, готовые впиться в хрупкие детские тела. Девочки были белокурые, с тонкими косичками.

– Как вас зовут? И кто из вас кто? – как можно ласковее улыбнулся Григорий Синеглазов, захлопывая дверь.

– Я – Даша, а она – Наташа, – сказала одна из сестренок.

– Даша и Наташа… Вот замечательно! – пробормотал Синеглазов. – Проходите, проходите, я угощу вас конфетами.

– Нам нельзя конфеты. От сладкого у нас диатез, – сказала Даша и взглянула на сестру.

А та улыбнулась.

– Это ей нельзя, это у нее диатез. А мне можно.

– Проходите, проходите, – торопил Синеглазов и, положив ладонь на плечо Даши, подтолкнул ее в большую комнату. – И ты проходи, – он обернулся к сестренке и ввел ее за руку в комнату.

Девочки уселись на диване, а Синеглазов бросился к сервировочному столику, где лежала большая коробка ассорти. Он раскрыл ее и поставил между девочками на диван. Те посмотрели на коробку, и по их лицам Синеглазов понял, что им нестерпимо хочется конфет, что, скорее всего, заботливые родители ограничивают девочек в сладком, опасаясь диатеза. Девчонки набросились на конфеты. Они ели одну за другой, облизывая перепачканные шоколадом и ликером пухленькие розовые губы. И пальцы и щеки через пять минут были в шоколаде.

Еще два ряда конфет оставалось в огромной коробке, когда одна из сестренок посмотрела на Синеглазова и спросила:

– А можно я возьму с собой две конфетки?

– Конечно, бери. Ты кто?

– Я Наташа, а она Даша.

– И как вас родители не путают? – удивился Синеглазов.

Девочки посмотрели на него с легким недоумением.

– Это же так просто! Я Наташа, а она Даша. Мы же разные.

– Не вижу никакой разницы, – заулыбался Синеглазов, скрестив на груди руки.

Он чувствовал, как судорога сводит ноги, смотрел на девочек так, как жаждущий смотрит на стакан воды. Ему хотелось тут же, немедленно броситься на них и овладеть прямо здесь, даже не затаскивая в ванную, даже не привязывая к змеевику.

– А хотите послушать музыку?

Одна из девочек, засунув в рот конфету, кивнула. Зазвучала музыка.

– А мы умеем танцевать, – сказала Наташа и взглянула на Дашу. Та кивнула.

– Ну что ж, потанцуйте, – предложил Синеглазов, – а я посмотрю.

Девочки вышли на середину комнаты и принялись танцевать. Танцевали они смешно.

Синеглазов постанывал, давя в себе желание зарычать, броситься на детей и, сорвав с них одежду, начать их терзать.

– Быстрее, быстрее, – хрипло выкрикнул Синеглазов, – еще быстрее!

Девочки закружились быстрее. Наконец песня окончилась, и Даша сказала:

– Спасибо за конфеты. Наверное, мама нас уже потеряла. Мы пойдем.

Она взяла сестренку за руку.

– Погодите, погодите, девочки. Подожди, Даша, подожди, Наташа, – давясь сладкой слюной, пробормотал Синеглазов. – Я вас угощу апельсинами. У меня есть, замечательные апельсины, испанские.

– Мы не любим апельсин.

– Так вы же говорили, что и конфеты не любите.

– Конфеты мы любим, – сказала Наташа.

– Но нам их нельзя, – поддержала ее Даша.

– А вот апельсины мы просто не любим и лимоны тоже. Они фу какие кислые! – сказала Наташа.

– Эти апельсины очень сладкие. Пойдемте, пойдемте со мной, я дам вам по два апельсина.

Синеглазов схватил девочек за руку и потащил за собой на кухню. Дети почувствовали что-то недоброе в глазах мужчины, в его резких, нервных движениях, и на их лицах появилось беспокойство.

– Нам надо идти, нас ждет мама… Она боится, когда нас нет.

– Да-да, – сказала вторая девочка, – она на нас ругается, когда мы задерживаемся. И папа на нас ругается. Мы слушаемся родителей, мы пойдем.

– Да погодите же вы! Стойте! – крикнул на них Синеглазов.

Девочки от этого крика опешили, их губы начали кривиться, и казалось, сестренки вот-вот расплачутся. Они хотели пойти к двери, но Синеглазов перекрыл им дорогу.

– Вы никуда отсюда не уйдете. Я сам вас отведу к маме.

– Нет! Нет! – закричала Даша. – Мы хотим к маме, хотим сейчас!

– Замолчи! – рявкнул Синеглазов.

Девочки заплакали.

Каждый визит к генералу Кречетову давался полковнику Студийскому все с большим трудом. Ему было страшно смотреть в глаза своего непосредственного начальника и рассказывать о собственных неудачах. Чего стоил один разговор насчет сгоревшего фургона с подслушивающей аппаратурой! Шутка ли, два трупа – и не на кого свалить! Единственное, чем мог оправдаться полковник Студинский, так это тем, что в доме по Дровяному переулку расположилась структура более могущественная, чем ФСБ, и свои тайны они охраняют более ревностно.

Виталий Константинович Кречетов в сером в елочку пиджаке сидел низко склонив седеющую голову, уперев взгляд в какую-то бумагу, лежащую на столе. Его правая рука двигалась по листу, словно смахивая невидимую пыль. Затем пальцы потянулись к авторучке с золотым пером. Колпачок упал на стол, и авторучка принялась вычерчивать непонятные знаки. Они были похожи то на кресты, то на странных человечков, держащихся за руки. Это были цепи каких-то иероглифических значков от одного края листа до другого. Генерала Кречетова ничуть не смущало, что на бумаге, лежащей перед ним, стояли печати, виза и гриф «Совершенно секретно». Не обращая на это ни малейшего внимания, генерал продолжал рисовать цепь за цепью. Потом кресты начали превращаться в звезды.

Дверь отворилась. Генерал даже не поднял головы.