Тайные сады Могадора - Альберто Руи Санчес

Мое путешествие по садам, которые я посещаю в книге, началось давным-давно, раньше, чем я задумал этот роман. Тогда я жил в Париже, недалеко от кондитерской с удивительным названием «Тысяча листьев». Однажды в ней случился пожар, которого кондитерская не пережила, и на ее месте появилась книжная лавка, самое интеллектуальное место района. Занятно, что первоначальное имя было унаследовано новым хозяином. И как дань недавнему прошлому там открыли любопытный отдел гастрономической литературы. «Тысяча листьев» пала жертвой кризиса, подкосившего многие парижские книжные в семидесятых годах, прежде чем начала проводиться в жизнь спасительная политика фиксированных цен. Лавка проработала всего девять лет. И, словно невольный предвестник цветочного магазина, в который несколько лет спустя превратилась кондитерская с говорящим именем, прежде чем книжная лавка закрылась окончательно, в последней возник отдел книг по садоводству, в том числе весьма неоднозначных. Именно тогда во мне родилась страсть к удивительным садам и историям, которые свиваются и ткутся вокруг них.

Стоит рассказать об этих книгах, не обо всех, а только самых основных. Среди прочих трудов о садах и садоводстве нам помогало жить прежде всего «Избирательное сродство» Гёте. Это химический термин, который к тому же используется в садоводстве, когда речь идет об обработке подвоя, черенков и прививок. А в этой книге термин использовался как метафора любовных комбинаций среди пар абсолютно взаимозаменяемых людей — тех, кого сегодня называют свингерами. В своем классическом труде «Беседы с Гёте» Иоганн Петер Эккерман подробно описывает сад великого немецкого поэта в Веймаре, тенистые кроны огромных деревьев, которые когда-то, сорок лет назад, поэт посадил своими руками. И поражается собственному парадоксальному восприятию дикой природы. Роман Гёте написан в 1809 году, и среди прочего поэт с жаром защищает новое явление в садово-парковом искусстве — современный английский парк. Английский парк выступает антагонистом четкой геометрии парка французского, который, по мнению автора, является символом косности и разложения Старого Режима. По этим же соображениям увидел свет великолепный и талантливейший текст Горация Уолпола «История современных вкусов в садоводстве» (1770), на испанский язык его перевел, написал вступительную статью и откомментировал Пабло Солер Фрост в 1998 году в серии «Книги в преддверии». Я довольно много читал Уолпола, с его интерпретациями «Потерянного рая» Мильтона и нравов китайских императоров. Основной тезис Уолпола заключается в следующем: только либеральное общество — порожденное скрытыми и неясными лабиринтами, вытащить на свет или перестроить которые не под силу ни монархам, ни государству, — способно устраивать поэтические сады, чьи виды, чьи пейзажи действительно напоминают природные. Благодаря чтению Уолпола я понял, как сильно он повлиял на Борхеса: знаменитый «Сад расходящихся тропок» (1941) показывает, что для парков и садов пространство не менее важно, чем время.

Говоря о мистических временах и книгах — как о Библии, так и о Коране, — обнаруживаем, что в истории цивилизации находились вдохновенные распространители, пропагандисты садово-парковых практик: «Закрытый монастырь» как средневековый монастырский сад — метафора того рая запрещенных вкусов и желаний, над которыми надзирает и за которые жестоко карает бог наказующий. С другой стороны, чувственный арабский сад, с его четырьмя сторонами, разделенными поющими фонтанами, вдохновлен именно отрывком из Корана, где говорится о четырех разных по вкусу реках, которые текут в раю. Рай, сотворенный богом — одновременно гедонистом и воином. В XIV веке поэт Ибн Замрак написал длинную радостную поэму в форме диалога сада и дворца. Но следует отметить, что страницы стали стенами дворца в Гранаде — Альгамбры. Фризы поют: манускрипт садовника — волнообразная каллиграфия на стенах. Поэты-романтики Виктор Гюго и Теофил Готье так подробно и вдохновенно описали свое видение садов Альгамбры («где слышатся магические звуки луны и ночи, где тысячи арабских арок растут и скрещиваются меж собой и клевер белый шелестит на стенах»), что многие французские садовники желали сотворить нечто подобное на свой манер. Не так далеко от Альгамбры отстоят «Очарованные сады» Фердинанда Бака (1925) и «Голубятни» (1926), появившиеся на свет в Париже в «Luis Conard Editeur». Оба произведения вновь возродили в средиземноморском мире XX века идею романтического гедонизма, находясь под известным влиянием работ Луиса Баррагана. В 1990 и 1991 годах все эти книги были переизданы факсимильно Архитектурным колледжем в Халиско. Директор гранадского ботанического сада Хосе Тито Рохо хранит испанское издание французского классика Мишеля Баридона, переведенного Хуаном Калатравой, — «Сады: пейзажисты, садовники, поэты» (Abada Editores, 2005). Там подробно сравниваются между собой сады эпохи барокко и эпохи Возрождения, но особо интересно, что есть описания и средневековых садов, и исламских. В отношении монастырских садов ближе всего стоит описание монастыря Санто-Доминго в Оахаке, принадлежащее перу брата Хуана Кабальеро, местного главы ордена, который создал где-то между 1785 и 1788 годами иллюстрированный каталог растений провинции Оахака «Естественная дендрология и американская ботанеология, или Трактат о травах Америки»; переиздан факсимильно в 1998 году библиотекой Бургоа, где и по сей день хранится оригинал трактата. Помимо оригинального теста и иллюстраций, в книге есть вступительная статья Марии-Исабель Гранен и пролог Элиаса Трабульсе. Переплет выполнен из великолепной бумаги, произведенной в Оахаке из удивительного растения-эндемика — чичикастля. Подобно птице феникс, сад монастыря Санто-Доминго превратился в Этноботанический сад Оахаки, хранителем которого трудится Алехандро де Авила. В этом благородном занятии ему помогают многочисленные общественные организации, одной из которых руководит Франсиско Толедо. Де Авила описывает увлекательнейшую одиссею растений и взаимоотношения между растениями и человеком в восхитительном очерке, напечатанном в качестве предисловия к фотоальбому Сесилии Сальседо «Шип и плод» (Artes de México, 2006). Эта статья знакомит нас с удивительными и загадочными местными растениями. Мой «Сад доказательств» — скромная дань уважения этому легендарному и восхитительному проекту.

Небольшой обзор литературы не вправе оставить в стороне книги о японском саде, способном внуке китайского. Возможно, самым древним трактатом по искусству разведения садов является японский «Сакутэйки», вероятно, X века. Многие авторы, не исключая самого Плиния Старшего, касались данной темы и раньше, но никто не писал столь научно строго и систематично. Абсолютно не случайно трактат называется «Об искусстве размещения камней»: устройство садов показано в нем как краеугольный и анимистический ритуал, исполненный символики и всевозможных деталей. Поэтому сад становится местом духовного преображения, где камни — обязательный элемент, который связывает вещный мир с миром богов, их тайные и поэтические силы — с миром человека, поклоняющегося всему, что превосходит его собственный мир. «Девять бонсаев» из моей книги — дальнее эхо этой концепции сада, привнесенное, однако, в тело возлюбленной.

Величайшим теоретиком современного садоводства, несомненно, является Жиль Клеман, автор столь памятных проектов, как поместье Райоль и парк Андрэ Ситроена, не говоря уж о множестве сочинений, включая романы «Тома и путешественник» или «Последний камень», а также ставшие уже классическими работы «Планетарный сад», «Сады как книги», «Ворота», «Сад в движении», «Похвальное слово заброшенным землям» и «Манифест третичного пейзажа». Все эти труды — совокупная защита пространства, обезображенного деятельностью человека, и основной тезис их сводится к следующему: биологическое разнообразие превыше власти. Книги Жиля Клемана — приглашение к размышлению о том, что необходимо понять прежде, чем завоевывать и переделывать; что необходимо наблюдать, дабы действовать совместно с силами природы, а не вопреки им. И, как большинство лучших книг по искусству разведения садов во все времена, эти пытаются донести до нас, что возможно производить, не истощая, собирать урожаи и наслаждаться природными благами, не обедняя и не уничтожая, — словом, жить, не разрушая. Осознанию этого процесса и проблеме непредвиденных изменений природных условий посвящена его, пожалуй, основная книга «Мудрость садовника», где содержится гипотеза, переплетенная с идеей «Волшебных садов Могадора»: «Быть может, садовник вовсе не тот, кто продлевает во времени формы, но тот, кто по возможности продлевает очарование».