Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

И тут внутри меня просыпается тихий голос. Он говорит мне: «Уходи отсюда немедленно». Я поворачиваюсь к своей собеседнице, но взгляд мой устремлен поверх ее головы, на образ Марии с младенцем Иисусом. Ко мне приходят слова:

– Почему вы так уверены, что Бог предпочитает полную семью? Судя по этой картине, Бог выбрал одинокую, незамужнюю, юную девушку на роль матери своего Сына. Может быть, у Бога более широкое представление о хорошей семье, чем у этой церкви?

Глаза женщины расширяются. Она молчит.

– Я ушла от Крейга, – продолжаю я, – потому что понимаю разницу между правильным и неправильным, а вовсе не потому, что мне это неизвестно. Мы с Богом разговариваем каждый вечер, каждое утро, а порой и каждые двадцать минут. Вам не кажется, что Господь скорее заговорит обо мне со мной, чем с вами? Удачи – и прощайте. Мы с моей девочкой уходим.

Я делаю жест Тиш, и она бежит прямо в мои объятия. Учительница приказывает ей вернуться, но я улыбаюсь и отвечаю:

– Нет, я не хочу, чтобы она возвращалась. Все в порядке. Она уходит со мной.

Мы поворачиваемся и выходим из церкви на свежий воздух. Мы держимся за руки и хохочем. Нас согревают лучи солнца. Мы вместе идем к машине, и Бог идет с нами.

Я больше не возвращаюсь в эту церковь. Я больше не обсуждаю свой брак с кем-то, кроме близких. Я перестаю спрашивать совета и притворяться, что не знаю, что делать. Я знаю, что мне делать – прямо сейчас, не заглядывая вдаль. Я перестаю объясняться, потому что поняла: нужно действовать точно. Точные действия – это всегда нечто очень личное. Другим людям они могут показаться бессмысленными. Бог говорит с людьми напрямую, один на один. Важно просто слушать и следовать советам. А когда мне нужно с чем-то разобраться, я начинаю с чистого листа. И никто не может украсть мою боль или отравить мое знание. В моей истории последнее слово всегда за мной.

Медленно тянется время. И хотя мне этого страшно не хочется, наступает Рождество. Это первое Рождество, которое наша семья проведет в двух домах, а не в одном. Мы с Крейгом отчаянно пытаемся веселиться ради детей. Вечером Крейг приносит елку. Это самая страшная рождественская елка, какую мне когда-либо доводилось видеть, – полумертвая, вялая, пожелтевшая флоридская елка. Как только он вносит ее в дом, хрупкие иголки сыплются на пол, словно дождь. Расправляя хрупкие ветки, Крейг пытается вдохнуть в нас оптимизм. Мое молчание говорит само за себя. Мне страшно хочется выйти из гостиной – неловкость момента слишком болезненна. И даже рождественская музыка на заднем плане кажется вымученной и пустой.

Я предлагаю детям начать разбирать елочные украшения, а Крейга маню за собой в ванную. Мы закрываем дверь. Он с надеждой смотрит на меня.

– Я подаю на развод, – говорю я. – Ты должен знать, что я не собираюсь восстанавливать отношения. Я не люблю тебя. Я тебе не доверяю. Сейчас я не во всем уверена, но одно знаю точно: никогда в жизни я не смогу снова заниматься с тобой сексом. Наш брак закончился. Все кончено.

Крейг садится на край ванны, неверяще глядя на меня. Плечи его поникают. Он кажется таким уставшим. Он опирается локтями в колени, закрывает лицо руками и молчит.

– Я только что получила рождественское поздравление от разведенной подруги, – говорю я, показывая ему открытку. – Посмотри. Посмотри на это. Она вышла замуж за этого парня, а ее муж женился на этой женщине. А это их дети. Они собрались все вместе на Рождество. У нас тоже так будет. Мы никогда не будем прежними, но найдем способ сохранить любовь. Мы создадим новую, большую семью, и у наших детей будет хорошая жизнь.

Крейг долго молчит, потом откашливается и говорит:

– Я не собираюсь жениться, Гленнон. Я не уеду. Я никогда не сдамся. Мне не нужна семья с этой открытки. Мне нужна моя семья. – Он уже плачет. – Я нашел нового психолога и хожу к нему два раза в неделю. Гленнон, я стараюсь изо всех сил! Я стараюсь стать лучше! Я стану достойным тебя и детей!

– Ты и должен ходить к психологу, – отвечаю я. – Ты должен стать хорошим человеком, самым лучшим, каким только сможешь. Ты должен это самому себе и нашим детям. Они заслуживают, чтобы их отец был честным человеком. Но не считай, что ты делаешь это для меня. Если для меня, то ты даром тратишь наше время. Я все решила. Я ушла, Крейг. Я никогда в жизни не вернусь к тебе. Тебе нужно жить дальше.

Крейг злится:

– Хорошо, Гленнон. Живи сама по себе. Будь себе хозяйкой. Я понимаю, что тебе это нужно. Но не навязывай своих решений мне. Что бы ты ни делала, я не сдамся. Я буду приходить каждый день и заботиться о тебе и детях, потому что я умею это делать. Я – такой человек. Ты и дети – это все, что у меня есть, и все, что мне нужно. Даже если мне придется потратить на это всю жизнь, я буду стараться вернуть тебя. И если мне это не удастся, то не потому, что я перестал пытаться. Я никогда не перестану!

Его слезы не смягчают меня. Они вызывают у меня отвращение. Слишком поздно. Он плачет о себе, а не о нас.

– Тогда ты даром потратишь свою жизнь, Крейг.

– Не даром! Даже если ничего не выйдет, это будет не даром! Я буду сражаться за тебя и детей, потому что это для меня самое главное в жизни!

– Это слова. Это лишь слова. Ты и сам это знаешь, верно? Слова ничего не значат. Для меня они ничего не значат.

– Я знаю, – шепотом говорит Крейг. – Я знаю.

Мы выходим из ванной вместе, улыбаемся детям и начинаем украшать елку.

* * *

Днем приходит электронное послание от моей подруги Джен. Она пишет: «Получила от тебя письмо и полностью поддерживаю твое решение. Ну и как тебе живется без него?»

Поскольку ответить можно в письме, я нахожу в себе силы.

«Тяжело. Сейчас меня больше всего угнетают не эмоции, а простая логистика. Я думала, что у нас с Крейгом было хорошее разделение обязанностей. Но теперь считаю, что мы делили власть. Я не осознавала, как идет моя жизнь. Теперь же постоянно чувствую себя беспомощной. Я не понимаю, как починить кондиционер, и мы умираем от жары. Я не знаю, где наши деньги, сколько их, оплачены ли счета. Я не знаю, исчерпан ли лимит по кредитке. Вся наша жизнь зависит от паролей: банк, медицинские карты детей, абсолютно все. Я не знаю этих чертовых паролей от собственной жизни. Сегодня сломалась машина, и на дороге мне помог посторонний мужчина. Принимать помощь от незнакомцев опасно, но что мне оставалось делать? Мы с детьми теперь полностью зависим от доброты чужих людей. Я не умею открывать банки, поэтому мы ничего не можем из них съесть. А когда я пытаюсь, то все кончается слезами злости, потому что у меня ничего не выходит. Черт побери, я должна это уметь! Я знаю, что дети смотрят на меня и понимают: им нужен отец. А вчера вечером, уложив детей спать, я не смогла даже добраться до постели от усталости. Рухнула на диван, взяла пульт и не сумела включить телевизор. Пятьдесят кнопок – и ни одной с надписью «ON»! Я была в отчаянии. После спиртного телевизор был единственной моей отдушиной. Вечером мне нужно было хоть немного отдохнуть от постоянной борьбы с невероятной головоломкой, в которую превратилась моя жизнь. Но ничего не вышло, потому что я так и не научилась пользоваться чертовым пультом! Я хотела разбудить Чейза, чтобы он мне помог, но это означало бы сделать его главным мужчиной в доме. И я нажимала по десять раз на каждую кнопку, злилась и собиралась разбить этот чертов пульт о стену. Но не сделала этого. Я просто лежала на диване и смотрела в потолок. Я думала о том, сколько женщин решают все же восстановить разрушенный брак только потому, что хотят вечером посмотреть чертов телевизор. Уверена, таких очень много. Кто делает эти чертовы пульты? Мужчины! Эти пульты – заговор. Эти пульты – орудие угнетения женщин. Кому-нибудь из нас нужно изобрести Пульт Освобождения. Я бы сделала это, но я слишком устала. Весь вечер я думала о том, что нужно всему этому научиться, чтобы, если я снова решу выйти замуж, у меня был партнер, а не домашний мастер. Поэтому я пытаюсь научиться жить. Я нашла телефоны ремонтных мастерских, выписала их на листочек и прикрепила магнитом к холодильнику рядом со списком паролей. И каждый раз, глядя на эти списки, я чувствую себя немного сильнее».