Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

Она была права. Случилось именно то, чего она и боялась, вот только следователь Лекорр, ужасно гордившийся тем, что изъял с моего счета в банке «Сен-Бернар» четыре миллиона, так никогда и не узнал о двенадцати других, которые мать один за другим вытащила оттуда. Я подчеркиваю: именно один за другим. В течение двух лет, пока длилось мое торжество, между моим уходом из «Пуату» и моим арестом, она побывала в Лугано раз тридцать, не меньше, всегда одна, не оставляя там никаких следов своего пребывания, неизменно оплачивая проезд и отель только наличными. Мой отец ничего не знал. Даже я сама ничего не знала. Каждый месяц Хорст переводил 100 000 франков на мой парижский счет, вот и все дела. Остальное меня не касалось. И тем лучше. Когда меня подвергли допросу, мне нечего было сказать.

В тот вечер когда мать вернулась из Лозанны, я организовала для нас с ней скромный праздник в русском духе: блины, водка, шампанское, копченая лососина. Мать сказала, что икрой займется сама. Начав готовить поднос с яствами, я спросила ее, не забыла ли она про икру. Мать ответила, как всегда, безапелляционно:

— Нет, дорогая, не забыла: я подумала, что лучше обойтись без нее. Нам с тобой вполне достаточно шампанского и копченой лососины.

В этом вся моя мать. Свои безумства она отмеривает наперстками, со своими страхами носится как с писаной торбой, своим предчувствиям верит безраздельно… Покупка квартиры превратилась в затяжную войну. Я искала двухэтажные апартаменты в районе Марсова поля, мать же рыскала в окрестностях Отейля в поисках банальных пятикомнатных квартир. Она вконец замучила своей дотошностью агента по недвижимости. Мы с ней ходили осматривать прелестные дома, но послушать ее, так необходимо было в каждом из них все перекрасить сверху донизу, поменять водопроводные трубы, снести перегородки, дезинфицировать подвал и так далее. Любая, самая тоненькая трещина на потолке ужасала ее так, словно это была пропасть в Андах. Если я возражала, она тут же ставила меня на место, обращаясь к народным поговоркам — эдакая старая бретонка, которую вокруг пальца не обведешь:

— Бедная моя девочка, не забывай: чем выше залетишь, тем больнее падать. Вернись-ка на грешную землю да стой на ней обеими ногами. И не позволяй пускать себе пыль в глаза.

Это было любимое присловье матери, которым она сопровождала всё — и новые манто, и машины, и блюда, если они не соответствовали ее личным, совершенно непостижимым, параметрам соотношения цена — качество. Ибо что касается трат, то здесь, уж будьте покойны, она могла дать мне сто очков вперед: ездила на метро, чтобы осмотреть квартиру стоимостью шесть миллионов, но при этом покупала себе исключительно духи Shalimar по 100 франков за каплю, не дешевле. Продлись наши поиски еще немного, и я бы просто отослала ее домой, на острова, но мне повезло: через десять дней я нашла свою хрустальную мечту — квартиру в самом центре острова Сите, на четвертом этаже. Двести квадратных метров и куда ни глянь деревянные панели, старинный паркет, лепнина и золоченые дверные ручки. Гостиная и столовая выходили на площадь Дофины, остальные комнаты — на набережную Орлож. Вы отворяли дверь и попадали в подлинный XVII век, из всех чужих краев — мой любимейший. Я приняла решение с первого же взгляда. И целый час провела там в радужных мечтах, улыбаясь, как святой Франциск, и благословляя доброго Боженьку. Единственная загадка: представитель агентства недвижимости, блондинчик с невинными небесно-голубыми глазами, категорически отказался назвать нам имя владельцев квартиры. Однако, кто бы они ни были, они хотели за нее восемь миллионов. Я бы охотно выложила и все десять. Моя мать скорее готова была дать руку на отсечение, нежели заплатить больше шести. Наконец мы решили обратиться за советом к ее кумиру, «дорогому Мсьёсендстеру», единственному человеку, чьи суждения она полагала независимыми. Независимыми от чего? Видимо, от моего снобизма.

Мы пригласили его к «Лассерру». Разумеется, он не упустил случая разыграть перед нами свой коронный спектакль изысканного гурмана: суп-суфле из белой фасоли с каштановыми крокетами, гребешки святого Якова в яичном соусе à la Germiny, медальоны из мяса косули с грушами под ягодным сиропом, сыр, торт, кофе, кривляния, любезности и сигара, и все это под «Пуйи-Фюиссе», «Шато-Лионна» и коньяк. На этой стадии обеда его размоченный вином метаболизм являл ему жизнь в розовом свете. И я победила: развалившись в кресле, с сытой улыбкой и затуманенным взглядом пресыщенного султана, он взял мою сторону. Нужно воспользоваться случаем, сказал он, и не упустить такую квартиру. Мать назвала цену, по ее мнению, сумасшедшую. Она всегда все сводит к цифрам. Но Сендстер нашел нужные аргументы, чтобы убедить ее. Он уже провел небольшое расследование и узнал имя владельца. Бог воров — в лице этого господина — был заодно с нами: он стремился одновременно и разорить, и обелить нас.

— Не придавайте такого значения цифре на вашем чеке. Лучше приглядитесь, кому вы его выписали — Этьену Шартье, первому хирургу, занявшемуся пересадкой сердца во Франции. Он, конечно, не Клод Бернар, но близко к тому. Еще его дед был членом Медицинской академии. А отец организовал движение Сопротивления. Сам он дружит с Миттераном. В этих буржуазных династиях последние пять-шесть поколений представляют собой аристократию республики. Они женятся на богатых наследницах, покупают замки, говорят на безупречном французском и вроде бы ровно ничего не меняют в жизни общества, но при этом каким-то чудом становятся символами справедливости, порядочности и гражданского самосознания, на манер Катона Старшего. Покупая его квартиру, вы тем самым заткнете рот всем, кто когда-нибудь вздумает рассориться с вами. Люди будут думать, что Шартье уступил вам эту квартиру из дружеского расположения к Дармону. Правда, они не знакомы, но это никому не известно. Только будьте осторожны: Шартье отличается невероятным чутьем богача, который никогда не нуждался в деньгах. И, главное, не упоминайте при нем о Дармоне. Он насторожится и продаст другим.

Он умолк на несколько минут, погрузившись в размышления, потом добавил:

— Настоящая граница в Париже разделяет не богатых и бедных, а респектабельных людей и всякую шушеру. Шартье, с его репутацией, оградит вас от этих последних. Так что подписывайте договор не глядя на цену.

Что я и сделала. Заплатив семь с половиной миллионов. И не как-нибудь из-под полы, а в кабинете нотариуса, в присутствии моей матери. Наш праведник Шартье и глазом не моргнул, увидев даму средних лет, представлявшую некое швейцарское общество по управлению и торговле зданиями. Он принял эту сделку, как принимают свою долю пирога. Иными словами, поступил как все.

Никто не богат настолько, чтобы выкупить свое прошлое; лично я даже не пыталась. Будь моя воля, я больше не высунула бы носа на улицу. Влюбившись в свою новую квартиру, я чувствовала себя в ней, как капитан Немо в «Наутилусе». И пусть снаружи валил снег, завывал ветер, кусался мороз, в этих стенах время останавливалось. Величественный размах древесных ветвей, мощное течение Сены, благородная простота Нового моста — все создавало ощущение извечного, нерушимого спокойствия. Явись ко мне на ужин Вольтер, он бы почувствовал себя здесь как дома. Конечно, его заинтриговали бы машины, но думаю, он уделил бы им не больше внимания, чем повозкам и мулам своего времени. По утрам, когда я глядела из своей спальни на набережную, мне чудилось, будто я стою на носу речного трамвайчика. А по вечерам казалось, что деревья на площади Дофины танцуют под музыку ветра на другом конце гостиной. Париж неслышно волновался за окнами моего жилища.