Кошки-мышки - Гюнтер Грасс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 36
Перейти на страницу:

«Он же унтер-офицер, разве не видишь?»

«У вас есть с собой фотография?»

«Мы их собираем».

«Сколько дней вам еще осталось от отпуска?»

«Да, сколько?»

«Вы завтра сюда придете?»

«Или отпуск уже закончится?»

Мальке бросился прочь. Споткнулся о ранцы. Моя авторучка осталась под навесом. Долгий бег под косой штриховкой дождя. Бок о бок, по лужам: дождь объединяет. Мальчишки отстали только за стадионом. Они долго кричали вслед и не пошли в школу. Наверное, до сих пор хотят вернуть мне авторучку.

Лишь у садово-огородных участков за Новой Шотландией мы постарались отдышаться. Я почувствовал злость, она разрасталась. Указательным пальцем я требовательно ткнул в проклятую железяку, Мальке поспешно снял ее с шеи. Она висела на шнурке, как это бывало несколько лет назад с отверткой. Мальке хотел отдать железяку мне, но я отмахнулся: «Спасибо, не надо».

Однако он не зашвырнул ее в мокрый кустарник, а вспомнил о заднем кармане.

Как бы смыться отсюда? Крыжовник за хлипкой оградой еще не поспел. Мальке принялся рвать его обеими руками. Моя отговорка нуждалась в подходящих словах. Он жевал ягоды, выплевывая кожуру. «Погоди здесь полчасика. Тебе надо обязательно запастись провиантом, иначе долго на посудине не протянешь».

Если бы Мальке сказал: «Только обязательно возвращайся!» — я бы сбежал с концами. Но он лишь кивнул, когда я решил уйти, набрал всеми десятью пальцами пригоршни крыжовника из-за ограды, и его набитый рот заставил меня стерпеть: дождь объединяет.

Дверь открыла тетка Мальке. Хорошо, что его матери не было дома. Конечно, я мог бы захватить еду у себя. Но подумал: есть же у него собственная семья, разве не так? Да и любопытно было взглянуть на тетку. Она меня разочаровала. Тетка вышла в кухонном переднике, расспрашивать меня ни о чем не стала. С кухни шел запах, от которого сводило скулы: там варился джем из ревеня.

«Мы хотим устроить Йоахиму отвальную. Выпивки у нас хватает, но вот насчет закуски…»

Она молча принесла с кухни две килограммовые консервные банки тушенки, дала открывалку. Но это был не тот консервный нож, который Мальке достал на посудине, когда нашел в камбузе консервы с лягушачьими лапками.

Пока она ходила на кухню, размышляя, что бы еще дать мне с собой — у Мальке всегда шкафы ломились от припасов, которые привозились деревенскими родственниками, бери не хочу, — я, нервно переминаясь с ноги на ногу, разглядывал продолговатую фотографию, запечатлевшую отца Мальке с кочегаром Лабудой. Локомотив стоял под парами.

Вернувшись с авоськой и газетой для консервных банок, тетка сказала: «Перед тем как есть тушенку, надо ее немножко разогреть. Не то желудку тяжело будет».

Если бы я на прощанье спросил, не приходил ли кто-нибудь за Мальке или не спрашивал кто о нем, то получил бы отрицательный ответ. Но я ничего не спросил, а только сказал в дверях: «Йоахим велел кланяться», — хотя Мальке не просил кланяться даже матери.

Он тоже не проявил любопытства, когда я появился перед его форменной курткой у садовых участков под тем же дождем, повесил авоську на забор и принялся потирать следы на пальцах от тяжелой авоськи. Он все еще ел незрелый крыжовник, что заставило меня вроде тетки позаботиться о его здоровье: «Желудок себе испортишь!» Но и после того, как я сказал: «Пошли!», Мальке нарвал с мокрых кустов еще три пригоршни крыжовника, рассовал ягоды по карманам, после чего, пока мы делали крюк, чтобы обойти Новую Шотландию и поселок между Вольфсвегом и Беренвегом, он всю дорогу выплевывал жесткую кожуру. Он продолжал обжираться крыжовником даже тогда, когда мы стояли на задней площадке прицепного трамвайного вагона, а слева от нас под дождем лежал аэродром.

Он действовал мне на нервы своим крыжовником. Дождь поутих. Серое небо просветлело, захотелось уйти из вагона, бросить его с крыжовником одного. Но я лишь сказал: «Дома про тебя уже дважды спрашивали. Какие-то типы в штатском».

«Вот как? — Мальке опять выплюнул кожуру на пол вагона. — А что мать? О чем-нибудь догадывается?»

«Матери не было, только тетка».

«Наверное, пошла в магазин».

«Вряд ли».

«Тогда помогает гладить у Шильке».

«И там ее нет, к сожалению».

«Крыжовника хочешь?»

«Ее забрали на Хохштрисс, в комендатуру. Вообще-то я не хотел тебе это говорить».

Крыжовник закончился у Мальке лишь перед самым Брезеном. Мы уже шли по песчаному берегу, испещренному дождем, а он все рылся в промокших карманах в поисках ягод. Но, услышав, как волны плещут о берег, увидев Балтийское море и его кулисы с далекой посудиной, с тенями нескольких судов на рейде, Великий Мальке сказал — горизонт перечеркнул при этом оба его зрачка: «Плыть не смогу». Я уже успел снять ботинки и штаны.

«Кончай дурить».

«Правда не смогу, живот скрутило. Треклятый крыжовник».

Я чертыхнулся, начал обшаривать карманы, вновь чертыхнулся, нашел в куртке одну марку и немного мелочи. С этими деньгами я отправился в Брезен, где на пару часов арендовал лодку у старика Крефта. Написать это легко, но договориться было непросто, хотя Крефт ограничился лишь несколькими вопросами и даже помог спустить лодку на воду. Когда я подгреб на лодке, Мальке лежал в своей танкистской форме на песке, переваливаясь с боку на бок. Пришлось пнуть его, чтобы заставить подняться. Он дрожал, покрылся потом, прижал к животу оба кулака; но я до сих пор не верю в его рези в животе, хотя он и объелся незрелым крыжовником натощак.

«Сходи в дюны, только по-быстрому». Он пошел, скрючившись, петляя, и исчез за осокой. Может, я и углядел бы его пилотку, но я предпочел смотреть в сторону пирса, хотя ни одно судно не выходило из порта и не подходило к нему. Мальке вернулся, все так же скрючившись, однако помог мне подтолкнуть лодку к воде. Я усадил его на корму, положил ему на колени авоську с обеими консервными банками, сунул в руку открывалку, завернутую в газетную бумагу. Когда вода за первой, потом за второй отмелью потемнела, я сказал: «Теперь ты поработай веслами!»

Великий Мальке даже головой не мотнул, он сидел, съежившись и стиснув завернутую открывалку, глядел сквозь меня: мы сидели друг напротив друга.

С тех пор я по сей день ни разу не садился в лодку, но мы все еще сидим в ней друг напротив друга; его пальцы подрагивают. На шее пусто. Однако пилотка держится прямо. Из складок форменной куртки сыплется песок. Дождя нет, но со лба стекают капли пота. Каждый мускул будто сведен судорогой. Глаза — большие плошки. У кого заимствован нос? Колени трясутся. Кошки на море нет, но и мышка сбежала.

А ведь холодно не было. Только когда завеса облаков разрывалась и сквозь прорехи пробивалось солнце, то по едва дышащей глади пробегали волнистые пятна, покачивая лодку. «Посиди чуток на веслах, согреешься». В ответ с кормы донесся перестук зубов, среди периодических постанываний можно было разобрать обрывки слов: «…и вот результат. Если бы мне объяснили раньше. Из-за такой чепухи. А ведь я подготовил действительно хорошее выступление. Начал бы с описания прицельного устройства, кумулятивных снарядов, майбахских моторов и так далее. Когда я был заряжающим, мне постоянно приходилось вылезать из танка, чинить траки, даже под обстрелом. Но я бы говорил не только о себе. Об отце и Лабуде тоже. Об аварии на железной дороге под Диршау. О том, как отец благодаря личному мужеству. Его даже не соборовали, когда он. Спасибо, что тогда свечи достал. О, пречистая! Нерушимо осиянная. Заступница. Добросердечная. Милостивая. Ведь она мне благоволила с самого первого боя севернее Курска. И в контрнаступлении под Орлом. И в августе под Ворсклой она мне явилась. Все только смеялись, дивизионного священника на меня натравили. А ведь мы фронт остановили. Жаль, что меня на центральный участок перебросили. Не то под Харьковом нас бы так быстро не… Под Коростенем она мне снова явилась, когда наш пятьдесят девятый корпус. И всегда без младенца, только с фотографией. Она, господин оберштудиенрат, у нас в коридоре, возле мешочка с обувными щетками, висит. И я целил не в грудь, а ниже. Я четко видел локомотив. Нужно было только навести между отцом и кочегаром Лабудой. Прицел четыреста. Прямой наводкой. Ты же видел, Пиленц, я всегда попадаю между башней и корпусом. Отличное место. Нет, господин оберштудиенрат, она со мной не разговаривала. Если честно, то ей и не надо со мной разговаривать. Доказательства? Я же сказал — фотография. Это как на вашем уроке математики. Когда вы объясняете, что параллельные прямые пересекаются в бесконечности, то, согласитесь, возникает некая трансцедентность. Вот и восточнее Казатина так было. Кстати, на третий день Рождества. Она двигалась слева к опушке леса со скоростью тридцать пять. Оставалось только навести на то самое место. Подгреби посильнее левым веслом, Пиленц, нас относит от посудины».

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 36
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?