Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, с другой — для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от исполнения гражданского долга.

Временное правительство считает своим долгом прямо и определенно заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последовательном развитии угрожает привести страну к распаду внутри страны и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущий гибель свободы. Губительный и скорбный путь народов, хорошо известный истории, — путь, ведущий от свободы через междоусобие и анархию к реакции и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народа».

Но Россия не миновала крестного пути, ибо среди военных тягот и прочих бед русский народ не нашел в себе силы воли, терпения и дисциплины, чтобы удержаться на краю пропасти.

Был лишь один путь к спасению: объединение усилий всех жизнеспособных созидательных сил народа, независимо от социальных и политических устремлений!

Возможно, мы сами, члены Временного правительства, могли заложить в мае 1917 года основы такого союза. После некоторых колебаний Совет значительным большинством голосов (сорок один против девятнадцати) решил принять предложение Временного правительства о своем участии в управлении страной. Старая советская формула «преступного» соглашательства, столь губительная для Временного правительства, стремившегося подняться над всеми партиями, была решительно отброшена.

Войдя в правительство, лидеры Совета и левых партий слишком скоро почувствовали на себе удары демагогической большевистской пропаганды. Только тогда они по-настоящему ощутили колоссальную тяжесть ответственности за будущее России. Сформированное 18 мая новое коалиционное Временное правительство впервые после революции получило возможность управлять, требовать и приказывать.

Глава 5

Старая армия

Россия вступала в период развития нового национального и политического сознания. Это особенно было заметно в армии и на флоте. Первый министерский кризис во Временном правительстве, закончившийся вхождением в кабинет новых порожденных революцией сил рабочей демократии, одновременно привел к коренным преобразованиям в Военном министерстве. После отставки Александра Гучкова, одного из лидеров консервативной буржуазии, именно мне пришлось принять портфель военного министра.

Чтобы лучше понять события, происходившие в русской армии летом и осенью 1917 года, надо составить определенное представление о ее психологии и настроениях перед началом революции.

Выше я уже говорил об этом несколько слов. Все, кто в то время имел какую-то возможность заглянуть под покров профессиональной военной секретности, увидеть за оптимистичными официальными сообщениями повседневную жизнь русской армии, приходили в отчаяние от царившего там беспорядка и дезорганизации. Некоторые, подобно Гучкову, с самого начала войны предвидели ожидавшую Россию трагедию. Разве могло быть иначе? Снабжением армии ведали предатели и преступники вроде военного министра Сухомлинова. Пост главнокомандующего был доверен жестокому и некомпетентному великому князю Николаю Николаевичу, который назначил начальником Генерального штаба генерала Янушкевича, мстительного интригана, постоянно вмешивавшегося в политику. Вслед за великим князем, злым гением первого этапа войны, целый ряд высших чинов продвинулся на посты в благодарность за службу реакции. Все они состояли на гражданской и административной службе, не имея ни времени, ни желания уделять внимание военным проблемам, обладая весьма туманным представлением о развитии военной науки XX века.

Высшая олигархия, окруженная толпой аферистов и авантюристов, держала в руках судьбу армии, а значит, и всей страны. Олигархи со своими прихвостнями презрительно поглядывали на миллионы людей, которыми командовали, считая их «серым скотом», пушечным мясом, насмехались над честными офицерами, возмущенными подобным положением дел и тщетно протестовавшими против трагической ситуации в армии. Затем грянуло поражение 1915 года, обрушившись на армию громовым ударом, слегка очистив атмосферу.

Русский народ расплатился за преступления правящей олигархии миллионами убитых и раненых, потерей всех пограничных укреплений, Польши, бесчисленного количества продовольствия, боеприпасов. Ненавистники революции позабыли об этом. Забыли о развале армии при Сухомлинове, о переполнявших сердца солдат отчаянии и ненависти к режиму во главе с Распутиным.

При Сухомлинове в армии практиковалась широчайшая политическая слежка. Все офицеры были обязаны участвовать в работе особых политических отделов, шпионивших в войсках и среди народа. В ряды солдат и матросов внедрялись агенты полиции и провокаторы. Армейское командование должно было следить и доносить на своих подчиненных. Часто можно услышать, будто революция лишила офицеров авторитета и посеяла раздор в армии. Это абсолютное заблуждение.

Командование утратило авторитет задолго до революции, даже еще до войны, благодаря самой системе военной администрации. Не революция, а самодержавие, страшно боясь потерять единственную опору — армию, — превратило ее в полицейскую организацию, считая невозможным установление между солдатами и офицерами дружеских, взаимно уважительных, доверительных отношений.

Требовалось немалое мужество, чтобы признать истину. Надо вспомнить, в каких условиях существовали армия и флот в тяжелые годы с начала революционных волнений 1905–1906 годов до катастрофы 1917-го. Разве мог чудовищный политический шпионаж в казармах внушить подчиненным чувство преданности и доверия к начальству? Разве честные совестливые офицеры не страдали и не проклинали навязанную им роль агентов полиции? Лично я глубоко проник в повседневную жизнь армии, непосредственно наблюдая за нею на протяжении десяти лет столыпинско-распутинской реакции.

В то время ко мне, как к адвокату, часто обращались с просьбой выступить в защиту солдат и матросов, обвиняемых в политических преступлениях. Как член Думы, я прочел и выслушал сотни горьких упреков и жалоб на армейское и военно-морское командование. Эти жалобы тайно поступали ко мне отовсюду, от военнослужащих всех рангов.

Под показной заботой о благополучии войск, под покровом полуфеодальной-полупатриархальной системы шла глухая борьба солдат с командирами, накапливалась ненависть, уничтожавшая последние остатки авторитета.

Не случайно лучшие солдаты, по аттестации вышестоящих наиболее сознательные, наиболее одаренные, наиболее пригодные к воинской службе, неизбежно попадали под влияние политической пропаганды, мгновенно превращались в «презренных преступников». Помню одно дело, рассматривавшееся в военном трибунале Петроградского округа. Речь шла о некой революционной организации в 1-й гвардейской артиллерийской бригаде. Человек пятнадцать солдат пошли под трибунал по обвинению в чтении запрещенной литературы, политической пропаганде и созданию в бригаде революционного кружка. Свидетелями обвинения выступали не кто-нибудь, а командиры обвиняемых, лучшие офицеры бригады, самые образованные и сознательные. Один из них, командир батареи, громко и горько воскликнул: «Ведь это же лучшие наши солдаты!» В то же время долг ему предписывал шпионить за ними, терпеть вторжение полиции в жизнь батареи, следить за распространением политической пропаганды и, наконец, давать показания против своих лучших людей. Солдаты считали своих офицеров полицейскими агентами, не учитывая, что очень часто сами офицеры питали отвращение к слежке, включенной в их воинские обязанности. При объявлении приговора признанные виновными солдаты