Тьма египетская - Михаил Попов

Впереди мелькнул огонёк.

Бесте что-то прошипела по-своему Азиме. И движение продолжилось. Куда? Мериптах был убеждён, что они сейчас направляются под землёю ко дворцу. Да, туда, куда звал его отец, но почему его ведут тайно, если отец выказал явное желание видеть его?

Опять остановились в полной темноте. Мелькавший впереди огонёк бесследно растворился во мраке. Мериптах, переступив на месте, ткнулся ногою в какой-то выступ, проверил осторожно, что это такое, оказалось — ступенька. Он стоял у лестницы, ведущей вверх. Теперь он был уверен, что скоро окажется именно во дворце. Сверху раздался еле слышный свист и вслед за этим ударил поток света. С тихим скрипом отъехала в сторону увесистая каменная плита. Можно было подниматься. В конце этого подъёма опять пришлось ждать, только теперь не в полной темноте, откуда-то проникал свет в это квадратное, чуть выше человеческого роста помещение. Опять сдвинулась по неведомой команде плита, и Мериптах с удивлением обнаружил, что он оказался в одном из покоев матушкиной половины. Здесь было пусто, ни одной из вечно что-то вяжущих и плетущих девушек. Вазы с цветами в углах, две арфы, брошенные на полу циновки, вон на той надкушенный пирожок, истаивающие запахи.

Мериптах обрадовался. Может, отец позвал его по просьбе матушки, это она хочет его видеть!

Бесте поманила его за собою, он прошёл через залу, самостоятельно, без приказа, встав на цыпочки, и остановился у двери, забранной всего лишь складной сине-золотой ширмой. За нею слышны были шаркающие шаги, летящие по коридору в обоих направлениях. Тихие вскрики, шёпоты, это уже легко было объяснить: прислуга накрывает большую трапезу в главной приёмной зале. Бесте выглянула в коридор, после этого взяла с подставки как бы специально стоявшую наготове большую вазу с финиками и протянула Мериптаху. Он взял её, даже и не слишком недоумевая.

— Иди за мной.

Они бесшумно выплыли в коридор, привычно полутёмный, заполненный снующими людьми, разбитый на участки наклонными столбами света, падающими из дверей справа и слева. В каждом светящемся проёме стояли по два, а то и по три охранника с длинными копьями, никто подозрительный не имел ни малейшего шанса пройти по коридору до заветной залы.

Бесте пристроилась за короткой колонной из четырёх служанок, нёсших над головами толстую змею, сплетённую из водяных лилий, и подхватила её хвост. Мериптах спокойно вышагивал вслед за молчаливой водительницей, держа в вытянутых руках довольно тяжёлую вазу. Получалось так, словно он заслоняется ею от нежелательных взглядов. Странно всё же ведут себя эти азиатские женщины, надо будет, когда всё закончится, расспросить отца обо всех этих тайнах.

До конца коридора, до, собственно, большой трапезной залы они не дошли. Азиме, которая, оказывается, тоже бесшумно пристроилась за мальчиком, вдруг взяла его за плечи, повернула направо и ввела в узкий проем между двумя тёмными колоннами, изображающими снопы папируса.

Князь Бакенсети обернулся, и лицо его сделалось страшно. Повернули свои головы и прочие, находившиеся в комнате. Мериптах знал не всех. Матушка, Тнефахт, Мегила стояли справа от отца и трое незнакомцев слева. По их виду легко можно было понять — прибыли издалека, из городов, которым завидуют. Одеты богато и странно, египетские элементы в их одежде сочетались с поражающей воображение необычностью. Круглые медные тиары, украшенные крупными камнями, длинные кожаные юбки, обшитые пёстрыми шнурами, за поясом изогнутые кинжалы с рукоятями бледного серебра, красные, прямоугольные бороды. Такова была последняя столичная мода. Глаза внимательные, выжидающие.

Все молчали. Гости не знали, кто явился и зачем. Княгине не полагалось говорить прежде мужа, советнику не полагалось говорить прежде господина. Князь говорить был не в состоянии, он даже слегка пошатывался. Не недоумение владело теперь им, но чувство более мучительное. Лицо «царского брата» было серее обычного, что это означает, понять было нельзя.

Разрешиться это молчание должно было скорее всего каким-то словом князя, уже почти взявшим себя в руки, но раздались шаги, и в дверь справа от Мериптаха вошёл ОН.

Краем глаза (не решаясь повернуть голову) увидел мальчик сияющую глыбу, увенчанную громадою зелено-голубой короны, двойной короны Верхнего и Нижнего Египта. Аварисский царь явился сегодня утром перед своими подданными в облачении абсолютного владетеля Та-Кемет. Ношение этого головного устройства было нелёгким делом, и специальным слугам пришлось массировать спину и плечи царя в отдельной комнате, чтобы он выдержал предстоящее сидение на торжественной трапезе.

Апоп был плотного сложения человек, с толстыми руками и ногами, мощной, короткой шеей, не великанского роста, но его появление создало ощущение — явился самый большой из людей. Всё вокруг померкло и сжалось. Собравшиеся оказались отодвинутыми к стенам, как будто величие окружало фараона как нечто физически твёрдое и подавляло тех, кто оказывался рядом. Мериптах пошатнулся, роняя финики из вазы. Чувствовал он себя в этот момент непривычно. Он не робел, как при первой встрече с великим жрецом Аменемхетом, или, наоборот, робел так сильно, что был не в силах осознавать это. Но главное, что правило им в момент появления фараона, было любопытство, оно было могущественнее всего. Именно оно воспротивилось тому, чтобы он упал и распластался, и заставило глядеть во все глаза. Кто-то невидимый освободил его руки от вазы.

Апоп, обведя взглядом молчаливое население тайного покоя, повернул голову к мальчику. Обликом человек этот не был похож даже отчасти ни на одного египтянина или варвара, виденного до этого Мериптахом, и это казалось справедливым внутреннему чувству мальчика. Только у одного лишь царя Апопа могла быть такая огромная квадратная голова, толстый крючковатый нос, большие неподвижные глаза, сидящие широко, почти как у настоящего змея, тяжёлые обвисающие щёки и большой брезгливый рот, властвующий над едва заметным подбородком, из которого торчала противным хвостиком ритуальная бородка. Никаких сомнений не возникало, что в этом геле, при необходимости, вполне может уместиться весь враг Ра, все четыреста пятьдесят локтей длины, и во рту этом может затаиться чудовищная пасть, прогрызающая борт любой ладьи. Апоп был настолько Апоп, что мальчик лишился вдруг слуха, плотный пар пугливого восторга забил ему уши. И когда открылся в улыбке рот змея с двумя рядами редко сидящих, но готовых к совместной работе зубов, и внутри шевельнулся влажный, выталкивающий какие-то слова язык, Мериптах ничего не услышал. Царь повторил вопрос, потом недовольно обернулся к свите, та продолжала окаменело молчать, несмотря на обращённый к ней царский интерес. Первой решилась открыть рот матушка, княгиня Аа-мес, даже, собственно, и не открыть. Она словно бы выдула через невидимую флейту несколько звуков. Услышав их, Апоп снова медленно оскалился, и взгляд его прочно, как орёл на жертву, пал на Мериптаха. Через несколько мгновений этого зрительного питания царь сделал решительный жест толстой рукой, повелевая всем удалиться, и тут же подтвердил своё повеление словом, которое расслышали все, кроме мальчика. Первой, и с видимой охотой, подчинилась княгиня, за нею, сопровождаемый жутким взглядом князя, ломаемый приступом лютой и непонятной неловкости, ретировался толстяк. И тут потребованный царём порядок нарушился. Князь Бакенсети шагнул, шатаясь, вперёд и кинулся на колени справа от мощного колена своего любимого повелителя, воздевая сложенные руки, как наказываемый раб, и разражаясь вперемежку потоками молений и укоров. Это можно было понять, не слыша слов.