Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер

— Ну, что на выходных? — голос с лестницы. Она стоит чуть ниже, на ступеньку ниже Каспера, и знает, что на выходных, что завтра…

— Андреа, кажется, немного нервничает. — Каспер фальшиво улыбается, пытаясь прижать ее к себе, но внутри не щелчок, а взрыв, грохот и ни малейшего понятия, что произносят губы, а они произносят следующее:

— Да, Каспер завтра кое-кого трахнет.

Слова бьют в цель, Каспер уходит. Андреа стоит на лестнице, но тот, кто задал вопрос, не поднимает бокал, не поздравляет с удачным выпадом, даже не смотрит на нее — смотрит вслед Касперу, и вскоре Андреа остается одна. Все идут за Каспером, дружески похлопывают по плечу, стараясь утешить и смягчить удар, который нанесла Андреа… Ладно, Каспер пошутил. Но не все шутки смешные. Дело не только в юморе и вкусе, но и в душевном состоянии слушателя и его прошлом. Может быть, она тоже пошутила, только вот смеяться не может. Может закричать, но у нее нет сил; она бежит за утешающей толпой, опрокинув еще один «хот шот», чтобы усилить — что усилить? Небо нереально розовое, Каспера нигде нет, и она бежит и бежит, но не может догнать.

* * *

Утренний свет; Андреа забирается под одеяло к Касперу и видит рану, которую она нанесла накануне. Он переворачивается на спину, она выпутывается из одеяла и ползет на четвереньках на кухню. Марлон изумленно смотрит на нее и идет следом. Яркий свет попадает в глаза, и Андреа чувствует рану как свою собственную. Вернуться в постель невозможно. Можно только ждать и стыдиться. Думать: «Это просто невозможно, что же мы делаем друг с другом — только раним и бьем».

— Я подумал, Андреа… не знаю… — Каспер у нее за спиной, в этом проклятом ярком свете. — Мне кажется, я должен уйти от тебя… так не может дальше продолжаться.

Он идет к двери. Андреа стоит неподвижно со слезами на глазах и банкой кофе в руке.

Его черные ботинки стоят в прихожей рядом с ее парой, пятками к каблукам Андреа. Когда они только начали жить вместе, их зубные щетки всегда лежали рядом, совсем близко. Щетка к щетке — почти переплетаясь, несмотря на несгибаемость. Когда он стал небрежно класть свою как попало, иногда даже отвернув щетиной в сторону от щетки Андреа, она поняла: что-то не так, что-то безвозвратно потеряно. То же самое чувство возникает, когда взгляд падает на ботинки.

Он обувается и выходит.

Кофе пыхтит: «А КАК ЖЕ ЗАВТРАК?» Андреа плачет, звонит Лувисе:

— Что мне делать? Я не могу, мне же нельзя его терять!

— Андреа, а ты уверена, что тебе нужен именно он? Тебе нужен человек, который может по-настоящему заботиться о тебе.

Ботинки возвращаются, Андреа с плачем бросается навстречу. Каспер обнимает ее за плечи. Пристально смотрит в глаза, из которых изливаются потоки слез.

— Если это будет продолжаться, — произносит он, — если так будет продолжаться, мне придется… нам будет очень тяжело, Андреа, нам обоим…

Если это будет продолжаться, если ты будешь продолжать… быть таким… невыносимым.

Если Андреа будет продолжать.

Они решили все забыть, и Каспер насвистывает, принимая душ. В углу кровати Андреа, она пытается понять, как ей себя вести, чтобы Каспер не…

Она обнимает Лукового Медвежонка, а слезы все текут. У Андреа собачий взгляд, который Касперу нельзя видеть. Больше никогда, ни за что.

Андреа хочет понять, когда же она стала не такой, как надо. Может быть, она все время была не такой, может быть, перед глазами у Каспера была любовь, а вовсе не она сама. Куда же делась твоя любовь, Каспер, когда ты разглядел Андреа?

Как хорошо было бы вылезти из этой двуспальной кровати, выйти в холл, надеть прогулочные ботинки… и просто идти. Не думая о пути, о цели, о доме. Не думая, что «пора обратно». Но Андреа уже пробовала и знает, чем это закончится. Она встанет и будет стоять, до смерти напуганная, с дрожащими губами, ожидая, что кто-нибудь придет и заберет ее. Как дерзко и своевольно она начинает путь, и как невыносимо все становится потом! Совсем одна. Так нельзя. Что может быть хуже?

Каспер насвистывает все громче. Время на стене и на запястье идет. Приближается к четырнадцати ноль-ноль. После время остановится. После двух Ирена остановит время, чтобы лето не заканчивалось. «Это пламя будет вечным», — декламирует сучка Ирена и берет Каспера за руку. У нее ровный загар и платье в блестках, которые слепят Андреа солнечными зайчиками.

Так и бывает в жизни: хочется того, чего у тебя нет. Так и бывает в жизни: всегда хочется большего, ибо что же будет, если перестать хотеть? Андреа не желает думать об этом, она прижимает к себе Лукового Медвежонка, и плач на минуту прекращается, глубокие вздохи заглушают тикающий в горле комок. «Жизнь, — думает она, — это длинная череда утрат, которые приходится оплакивать до конца дней». Теперь она почти не объедается, чтобы потом вызвать рвоту, но в остальном все стало только хуже. Кое-что оказалось посложнее, чем засунуть два пальца в рот. Каспер уже не насвистывает, а поет, как же долго он принимает душ! Андреа неприятно его желание быть чистым и приятно пахнуть.

— Ты беспокоишься, Андреа? — спросил он недавно. Вероломный гад с улыбкой на вычищенных щеткой губах (чтобы избавиться от вкуса Андреа).

— Нет, зачем мне беспокоиться? Разве есть о чем? — Нет сил беспокоиться. Это излишне. Андреа — это излишне. Для Каспера это слишком.

Неразборчивое пение Каспера в ванной, и она могла бы уйти, не говоря ни слова, а он сидел бы и думал — чем дальше, тем больше. Но Андреа пугают мозоли, голод и необходимость справлять нужду. Бедный Марлон, он же не может без нее. Нет уж, лучше сделать так, чтобы ушел Каспер. Он ведь уже уходил, только на этот раз пусть уйдет надолго и не скучает по дому. Это же очень просто. Андреа ничего не стоит прогнать его. Она крепко обнимает Лукового Медвежонка. Сжимает веки, из-под которых катятся слезы. Хочется крикнуть Касперу: «Какой мне быть, как мне вести себя, чтобы ты не ушел от меня?»

Хочется крикнуть ему: «Не хочу, не могу быть!»

Крикнуть Касперу: «Почему ты не уйдешь и не оставишь меня в покое… как есть?»

Крикнуть: «УХОДИ!»

Он стоит перед своим отражением в зеркале и бреется. Она стоит у него за спиной и пытается увидеть в нем дурного человека. Андреа нужно право на ненависть, на злость. Но Каспер не позволяет. Он не такой. Он свежевыбритый, свежевымытый. Он теперь так вежливо разговаривает, не вертится на стуле, не грызет ногти. Иногда его почти не узнать. Он движется так, будто ему и в самом деле нравится двигаться, а она то и дело шумит и гремит, плетется за ним по пятам и ворчит, как собака, — так ей кажется. Злоба Андреа — единственный выход, но как отпереть эту дверь, никому не причинив вреда, когда кажется, что один и тот же путь ведет и на свободу, и в заточение?

Внезапно на часах без четверти, и он — будто не знал, будто не высчитывал время на дорогу до вокзала! — смотрит на часы и восклицает: «Ой!» И так же внезапно — поцелуй на прощание, и его ботинки бесследно исчезают. И никаких доказательств того, что он только что был здесь, кроме слишком приятного аромата лосьона после бритья.