Должно ли детство быть счастливым? - Екатерина Мурашова

«Подскажите, если я не могу и не хочу устраивать народный театр, как ваши герои, чем еще мне привлечь внуков, детей сына — четырех и шести лет? Чем с ними заняться? Поделки они делать не умеют и не любят. Я предлагаю им игры, в которые мы сами в детстве с удовольствием играли, но им неинтересно, они все в своих планшетах. А если я планшеты отбираю, они грозят: мы к тебе больше не приедем. И сын говорит: мама, но если они не хотят, что же я их, заставлять буду? Но так же не должно быть. Помогите, пожалуйста…»

Некий кризис в этом вопросе, пожалуй, действительно налицо. Низы (родители) не всегда хотят, верхи (бабушки и дедушки) не всегда могут. Что делать, уважаемые читатели? Один из возможных из путей в свое время подробно (с примерами) освещался на страницах «Сноба»: не хотят — и не надо! Старшему поколению следует сосредоточиться на своей собственной жизни и получать как можно больше радостей лично для себя: лезть на гору с альпенштоком, заниматься гимнастикой, получить еще одно образование. Но для меня важно: если лезть на гору совсем не хочется и радость видится именно в участии в жизни внуков? В какой форме это можно сделать, учитывая все вызовы современности?

— Вот совершенно не могу понять, откуда он у нас такой взялся, — сообщила мне рослая моложавая женщина лет пятидесяти. Седина у нее была закрашена ярко-рыжим и виднелась только по гладкому пробору. На губах — такая же яркая помада. — С моей стороны — крестьяне все, на земле трудяги, бабка до последнего дня спину на огороде гнула, и прочие испокон веков так же. Моей бабке ее бабка еще рассказывала, как при крепостном праве все было, при помещиках, наш пращур при реформе деревенским старостой был…

Дело происходило в разгар перестройки, где-то в середине девяностых.

Некрупный, очень подвижный мальчик лет двух с половиной ползал по ковру на четвереньках, хватая разные машинки, и имитировал то какие-то автомобильные маневры, то столкновения между ними.

«Как странно, — размягченно-философски подумала я. — Вот он, и вот — живая, в общем-то, память об отмене крепостного права…»

— Да не об нем же я сейчас речь-то веду! — досадливо махнула рукой женщина, заметив направление моего взгляда. — А об отце евонном, моем, значитца, непутевом сынке!

— Я слушаю вас, — усилием воли я перестала думать об александровских реформах. — Ваш сын…?

— А евонный отец вообще два института закончил. Души это, правда сказать, ему не прибавило, зато ума палата. Ихняя семья на Московском проспекте жила, в сталинском доме, а на завод он к нам с инспекцией приезжал. Я там контролером ОТК работала. И вот.

— Что «вот»? — Я уже поняла, что между бездушным интеллектуалом и ярко-рыжей контролершей с крестьянскими корнями завязался роман, приведший в конце концов к рождению сына. Но, кажется, она хотела сообщить мне еще что-то.

— Его-то семья сразу сказала: забудь, она нам не ровня. А он и рад. Даже денег на аборт, как другие, не предлагал. Но, впрочем, аборты-то у нас бесплатные, от государства, чего ж тогда. Да я и не хотела. Но гены-то должны быть? Вот вы мне скажите: должны быть гены или нет?

— Должны быть, — решительно, ей в тон, подтвердила я. — Гены — должны. Без них никак.

— Вот и я говорю. Должен быть умным от него и трудолюбивым от нас. Я так надеялась. А получилось что? Хорошенький — жуть, все, помню, в коляску заглядывали, умилялись. Но с самого детства — одни от него неприятности. Орал все время, дрался, хулиганил, с ясель самых мне все на него жаловались. И ничем его было не унять…

— Невропатологу-то показывали? — довольно безнадежно спросила я.

— Это врачу-то? — ожидаемо переспросила моя посетительница. — Всем показывали. Все в один голос говорили: здоров. Да он и был здоровым, никакая хворь его не брала, пока пить-курить не начал. В школе советовали построже его держать. А как построже, если я одна и каждый день с утра и до семи часов на работе? Мы с ним и виделись-то только по выходным. Я его в музеи, в театры, как советовали, да только он там так себя вел, что мне от людей стыдно. На лето я его к бабке отправляла, так там они с пацанами взорвали что-то в лесу, и ему мизинец оторвало, медпункт в деревне давно закрылся, до райцентра с больницей шестьдесят километров по плохой дороге, так бабка с ветеринаром-пенсионером ему сами кровь останавливали и зашивали все… Говорила учительница: это потому что я внимания не уделяю. Да только фуфло это все: у всех моих по работе товарок дети с ключами на шее бегали, да и ничего. Выросли, выучились, переженились, нормальные люди.

— А ваш?

— А мой сел и пропал в конце концов. Первый-то раз — в четырнадцать: на какой-то они склад залезли и унесли там — будете смеяться — два ватника и чайник. Дали ему условно. Потом еще раз — колония. Оттуда он уже готовенький вернулся — без трех зубов, зато с татуировкой: не забуду мать родную! Показывает. Я ему говорю: мне что теперь, гордиться, что ли? Устроила его на работу на наш завод, у кадровика в ногах валялась… да без толку все! Еще раз сел, за групповуху уже. Потом — представьте! — приходят ко мне менты: вы сына не видели? Я им: да он же у вас, на казенных харчах. Из тюрьмы сбежал! Я думала, такое только в кино… В общем, не видела я его уже лет… семь? Восемь? Иногда малявы приходили, письма по-ихнему, не через почту, но в почтовый ящик их кто-то кидал. Так и так, жив-здоров, один раз написал: хочу жениться. Последнее как раз года три назад и было. С тех пор — ничего. Я уж решила: сгинул непутевый навсегда, в церковь сходила, свечку поставила.

Я выразительно взглянула на играющего на ковре малыша.

— Ну да, — кивнула моя посетительница. — И вот. Четыре месяца назад, 28 февраля — я число запомнила, — в вечер уже, звонок в дверь. Открываю: стоит на пороге девушка с ребенком, вот с ним. Здравствуйте, говорит, я Зоя, а это ваш внук Максим. Я так и села.

— Какие-то доказательства, документы у нее были? — спросила я.

— Паспорт был. В нем ребенок честь честью записан. Фамилия у него ее, отчество — по моему непутевому, Борисович. Рассказывала — вроде правда, встречались они с моим сколько-то лет назад, любились. Он ей и адрес дал. И мальчишка на него похож, я ж Борьку помню и фотографию потом посмотрела…

— А где семья Зои? Откуда она сама? Где была эти два года?

— Говорила, на Кавказе, но это уж врала, по-моему… Что ж, стали жить. Она на работу устроилась, регистраторшей в поликлинику, не в вашу, во взрослую, рядом. Еду пыталась готовить (ничегошеньки не умела, даже странно — может, в детдоме росла?), стирала за ним, буквы ему показывала. Нормально? Потом я смотрю: что-то с ней не так… Ты болеешь, что ли, чем? Нет, нет… А потом я в ванной шприц нашла, знаете, маленькие такие? — Я кивнула. — Ну вот. Я ей закатила скандал, конечно, ты же мать, как ты можешь, — да только разве в этом есть толк? При такой-то беде?.. Ну и на следующий день она, пока я на работе была, собрала все вещички, которые мы ей купили, да еще кофейник серебряный прихватила, что мне от бабки в наследство остался, и ушла. Я с работы вернулась, а Максимка дома один сидит и даже плакать уже не может…