Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская

Она вдруг прервала песню, расхохоталась, закашлялась.

— Совсем голос сел, зараза!

И магия закончилась…

В ней, казалось, уживались два человека — до сих пор я видела одного, бесцеремонного, неунывающего, которому море по колено. Теперь выглянул другой — чувствующий, тоскующий, полный тайного смысла и памяти… И какой из них настоящий — не понять…

— Давай, Миш, наливай, — сказала она хрипло. — Нельзя оставлять… слезы! И хорош гулять, пора на боковую.

* * *

— Почему они так говорят, Елизавета? — горестно вопросил меня Аспарагус, заявившись вечером на обычные посиделки.

— Кто, Йоханн Томасович? — спросила я.

— Все! Люди из средств массовой информации, политики, все! Почему они говорят все эти ужасные слова: «имидж», «машинерия», «опция». Почему, Елизавета, нормальный человек, получивший образование здесь, а не где-нибудь там, говорит «опция», прекрасно сознавая при этом, что это стилистическое извращение и насилие над языком? Убей, не понимаю! Почему не сказать «выбор»? Или еще одно… относительно свежее — «позиционирование». Что оно значит, это слово, а, Елизавета? И не выговоришь сразу — язык сломаешь!

— Не знаю, Йоханн Томасович, — ответила я. Мне было не до него.

— Вот вы, Елизавета, вы в своем романе тоже, например, называете пришельца «алиен»? Как его, кстати, зовут?

— Нет, я называю его пришельцем. Нибелиус. Его зовут Нибелиус. Но… вы же сами знаете, что язык художественной литературы отличается от газетного.

— Ясен пень. Поневоле начнешь жалеть о цензуре, — проворчал он. — О добрых старых временах… Нибелиус? Пришелец по имени Нибелиус?

— Да. А… что?

— Странное имя для пришельца.

— Вообще-то, его зовут иначе. Но он называет себя Нибелиусом. Ему так нравится.

— Однако фантазия у вас… Вы что, уже уходите? — Он заметил наконец, что я собиралась. В голосе зазвучали интонации обиженного ребенка, у которого отнимают игрушку.

— Ухожу, — ответила я. — Меня ждут.

— Кто? — спросил он бесцеремонно, и я подумала: до какой же степени главред считает меня своим парнем! Даме подобных вопросов, как правило, не задают.

— Извините, — спохватился он. — Я не должен был…

— Ничего, Йоханн Томасович, — утешила я его. — От вас никаких секретов. У меня гости, приехали вчера. — Я помедлила, потом бросилась, как в омут головой: — Моя мать… с семьей.

— Кто? — остолбенел он. — Кто? Вы сказали… ваша… мать? Настоящая мать? Вот так… взяла и приехала?

— Да.

— А… — протянул он озадаченно.

— Ее зовут Ира, с ней муж и ребенок. Девочка Катя, десяти месяцев от роду.

— Вы, кажется, говорили, что никогда не видели мать раньше?

— Не видела. Теперь увидела…

— И… что?

Мне показалось, он смотрит на меня с жалостью. Я пожала плечами.

— Они приехали с Севера.

— Надолго?

— Я не спрашивала.

— Я к вам пришел навеки поселиться, — пробормотал он. — Ясен пень. А… что они за люди?

Я снова пожала плечами.

— Люди как люди. Нормальные. — Я, правда, так не думала, но не выворачиваться же перед ним наизнанку. — Мама прекрасно поет…

— Она певица? — тут же спросил он.

— Нет, музыкальный работник. Руководитель хора.

— И… что она сказала?

— В каком смысле? — не поняла я.

— Ну… как она могла вас бросить…

— Она была совсем молоденькой, очень испугалась…

— А почему появилась только сейчас? — настаивал он. — Когда вы… выросли?

— Не знаю, Йоханн Томасович. Ничего не знаю. Мы это не обсуждали.

— Разумеется, — в его голосе звучал сарказм. — Разумеется, не обсуждали. А вы, Елизавета, с вашей несовременной деликатностью, не посмели спросить, где она была все это время, так?

Каждым своим словом Аспарагус словно гвозди в меня забивал. Я и сама думала о том же, но гнала от себя эти мысли. Я почувствовала, еще минута — и я разрыдаюсь. Он понял, подошел ко мне, обнял.

— Бедная девочка, — пробормотал. — Бедная моя…

От него пахло табаком, коньяком, старым твидовым пиджаком. Почувствовав его твердое плечо, я наконец дала себе волю и расплакалась. Тучи собирались со вчерашнего вечера, но гроза разразилась только сейчас. Аспарагус достал из кармана носовой платок, промокнул мои слезы, заставил высморкаться.

— Все будет хорошо, — приговаривал он, хлопоча. — Просто расчудесно… Может, это и к лучшему. А то все одна и одна. Мать все-таки, хоть и… — Он вовремя прикусил язык. — Поживем — увидим. Помните, Елизавета, я — ваш друг. Понятно? — Он приподнял пальцами мой подбородок, заглянул мне в глаза. — Что бы ни случилось…

— Понятно, — кивнула я. — Спасибо вам, Йоханн Томасович.

— Поедем ко мне, — сказал Рыжий Лис. — Приглашаю тебя в свой замок!

— Сегодня я занята, — соврала Иллария неизвестно зачем. Хотя нет, известно — нечего тут командовать! — К сожалению.

— Не ври, — хладнокровно ответил он. — Ничем ты не занята, не надо понтов. Заеду в семь, будь готова.

— Но я правда… — Иллария упорствовала, ей хотелось сбить с него хоть немного самоуверенности. Неплохо бы также подержать его в неведении, помучить, подинамить… Неплохо, но с Кириллом подобные штуки не проходят. «Мы с тобой одной крови», — сказал он как-то. В переводе на обычный язык это значит: я вижу тебя насквозь, знаю тебя как облупленную, чувствую тебя. Мы похожи, но командовать буду я. Потому что я умнее и сильнее. Потому что я мужчина.

Впервые в жизни Иллария встретила человека, которому могла бы подчиниться… пожалуй.

— Ладно, — рассмеялась она. — Жду. А что на ужин?

— Ужинать вредно, — ответил он и повесил трубку.

— Нахал! — Иллария хмыкнула. Положила руки на клавиатуру и задумалась. Кирилл смотрел на нее отовсюду насмешливыми рыжими в коричневую крапинку глазами: с экрана, со стен, чуть покачиваясь, висел в воздухе. Взмахивал резко головой, отбрасывая назад торчащие вихры, улыбался волчьими зубами. Она зажмурилась, отгоняя наваждение. По экрану компьютера плавала глупая сине-желтая тропическая рыба, разевала рот, выпускала пузырьки воздуха и подмигивала Илларии. На секунду ей показалось, что рыба похожа на Кирилла — так же невозмутима и самоуверенна. Иллария снова рассмеялась… Она много смеялась последнее время. Даже Нюся это отметила. Кирилл…

Тут дверь распахнулась, и в кабинет Илларии влетела Аэлита в соплях и слезах, потрясая зажатыми в руках исписанными листками. Успенская вздрогнула.