История села Мотовилово. Тетрадь 6 (1925 г.) - Иван Васильевич Шмелев

на землю, спрятавшись от ветра в комьястой пашне. Не прошло и пяти минут, как сплошной тучей заволокло уже все небо, словно гигантское одеяло растянулось над миром. Стало темно, пошёл сверху снег, не снег, а посыпалась за землю какая-то крупа, а там и снег повалил хлопьями. Пахари, угнув головы в сторону, прятали лица от колкого холода, прилипающих к коже снежинок, держа поручни голыми руками, пальцы от холода коченели.

Василий пожалел, что не предусмотрел из дома прихватить варежки. Он одной рукой придерживая плуг, другую всунул в за пазуху, грея её от облепившего голую руку холодным снегом. Становилось невыносимо холодно, морозом обдавало все тело. Озноб доходил до самого сердца. Семиону доставалось еще трудней: сквозь дыры в его ветхом кафтанишке ветер немилосердно прощупывал его тощее тело. Стужа холодной змеей обвила его всего, и как огненным обручем стянула до самых костей. Голые руки закоченели. А снежная кутерьма не прекращалась. Невидимая сила потоки миллионов снежинок круговоротом увлекает, то вправо, то влево, отчего снежинки мельтешатся, как комары в толчее вперекрест. Наигравшись, натешившись, наметя на земле тонкий слой рыхлого снега, ветер вдруг стих. Кутерьма внезапно прекратилась. Туча унеслась на запад, посветлело, из-за края уходящей тучи выглянуло солнышко, как бы с намерением досмотреть, и ужаснуться: «А ну-ка, что тут наделано без меня, пока я невольно скрывалось за этой злодейкой-тучей!» И как бы чтоб успокоить все живое на земле, милосердно добавило: «Сейчас я весь этот снежок расплавлю!» И верно, за десять минут на земле тут не осталось ни одной снежинки. Ласковые, тёплые, солнечные лучи снова оживили всю природу: жаворонки весело напевая, взлетев, устремились ввысь, трепеща насквозь просвечиваемыми солнечными лучами крылышками. Пахари воспрянули духом, руки, отогревшись, крепко держали за поручни плуг. Из-под лемеха и отвала непрерывным потоком полз взвороченный пласт, отсыревшая от снега земля назойливо стала прилипать к отвалу плуга. На последнем заезде Василий на другом конце загона, переведя дух, взглянул вдаль поля. На пригорке где-то вдалеке неведомый пахарь на повороте вынул из земли плуг. Яркий солнечный луч, отражённый отполированным отвалом, как зеркалом, ослепительно резанул ему в глаза.

– Ну как, обед готов? – крикнул отец Ваньке.

– Готов, готов! – бойко ответил Ванька. – Только я позабыл посолить, сейчас посолю. Суп получился вкусным!

Василий Серого подвёл к телеге. Стуча груздилами о лукошко, в котором для него насыпан овес, Серый, приусталый на пашне, дружно принялся за еду. Усаживаясь к чугунку с супом и к разостланному на земле столешнику около телеги, Василий сказал:

– Ну вот, первый загон вспахан, после обеда примемся за сев.

Будучи человеком набожным и отчасти суеверным, он предусмотрительно прихватил из дома благовещенскую просвиру – символ возрождения и залога урожая. Достав из кошеля просвирку, Василий, сотворив крестное знамение, разломил ее пополам: одну часть с молитвой он положил себе в рот, вторую отдал Ваньке. Ванька, следуя примеру отца, повторил то же самое, перекрестясь благоговейно, съел свою часть просвиры. Обед был вкусным. Свежий воздух, холодок и полевой живительный ветерок создали отличный аппетит. Наваристый, со свининой суп своей теплотой создал во внутренностях Василия и Ваньки приятное насыщение, разогрев все тело. Закончив обед и свернув столешник, убрав хлеб, ложки и все остальное в кошель, Василий, гася в себе сытную отрыжку, проговорил сыну:

– Я сейчас рассевать овес стану, а ты зацепляй борону – боронить будешь.

Насыпав полное лукошко овса, Василий повесил его себе через плечо на спину и приступил к севу. Широко перекрестившись, он пошёл вдоль межи, раскидывая из горсти зерно. Развалисто и твердо ушагивая по вязкой пашне, он размашисто махал правой рукой, ровно, как дождем, усеивал землю перед собой. Сухие зерна овса, освобождаясь из горсти Василия, попадая и скользя о край лукошка, в такт шагов издавали звук «увик». Василий с большим искусством рассеивал зерно, не допуская ни недосева, ни пересева – вдостаток обсевал межу. Ванька, зацепив к вальку постромок, борону, поехал следом за отцом. Борона всеми тридцатью шестью своими зубьями, разрыхляя неровности пашни, заваливала зерна овса, хороня их во влажной почве, в плодородном слое земли, которая через три месяца возродит урожай, вознаградив сеятеля обильным зерном за его вложенный труд.

К вечеру этого дня в расположение других загонов, предназначенных для пашни и сева, Савельевы переехали в Медвежий дол. Сюда же, как по уговору, съехались Федотов Иван с сыном Санькой, Крестьянинов Федор с Панькой, Степан Тарасов на паре лошадей и с помощницей себе, дочерью, вдовой Марьей, Трынков Иван и после всех, под самый вечер, приплюхал Семион Селиванов.

– Бог помочь! – крикнул Семион, подъезжая к стану пахарей.

– Бог спасет! – за всех как старший ответил ему Иван Федотов.

– Ну, как пашня? – осведомился Семион.

– Не пашня, а малина, – отозвался Иван Трынков, паша, подъезжал с плугом с дальнего конца своего загона.

– Пашня «Слава Богу», земля мягкая, как пух, пахать одна любота, – высказал свое мнение о пашне и Василий.

– Она давеча вон какая полепила, земля размякла, а весна-то нынче, видать, дружная будет, – заметил Иван Федотов.

– А по чему ты угадываешь? – усомнился Трынков.

– Да потому, что сосульки у крыш короткие были, а это первая примета дружной весны, а долгие сосульки явный признак весны затяжной. Моя Дарья все эти приметы хорошо изучила, а что касаемо сева и урожая, так я вот что вам скажу: паши глубже, сеять начинай тут же, а когда сеешь думай, как пожать! – с поучением закончил свою речь Иван.

– Ты что, как пашешь, в развал, надо со средины начинать-то, а не с краев, и пахать в свал, – заметил Федотов Трынкову.

– А я по копкам начал, на средине на том конце (вместо вешки) у меня постоять некому, вот и пашу вразвал. Я думал, овес-то все равно взойдет. Что посеешь, то и пожнёшь! – пословицей закончил речь в свое оправдание Трынков.

– Ну гляди, тебе виднее, – отступился от него Федотов.

Между тем, день клонился к концу. Солнце заметно подходило к горизонту, оно уже стало не столь тёплым, как среди дня, хотя на небе не было ни одного облачка. Мужики, собравшись в одну кучу на отдых и общий перекур, стали спорить меж собою о том, сколько же сейчас время. Усиленнее всех спорил Иван Федотов, он, смерив на земле свою тень лаптями, оспаривал, что намерял восемь лаптей, значит, восемь часов вечера. С ним упорно не соглашался Степан Тарасов, говоря, что тень от роста человека зависит, и лапти разного размера бывают.

– А вы не спорьте! – ввязался Иван Трынков. – Я из дома захватил сюда