Книга Призраков - Сэбин Бэринг-Гулд

– Вы ничего не сможете сделать. Невозможно изменить то, что было сделано. Вы изобразили меня в вашей книге.

– Но, мисс Винсент, – горячо запротестовал мистер Леверидж, – даже если и так, то что в этом плохого? Я писал о вас только хорошее, не позволив себе ничего лишнего.

Отнекиваться, что книга написана не им, уже не имело никакого смысла.

– Может быть, так, а может – и нет. Тем не менее, вы допустили известные вольности, когда описывали меня на страницах своего романа.

– Вы узнали себя?

– Конечно; та, кто в нем изображена, – это я.

– Но ведь вы же находитесь здесь, возле вашего скромного слуги!..

– Это всего лишь пустая внешняя оболочка. Вся моя индивидуальность, то, что составляло мое эго, – я сама, – отнято у меня и перенесено в вашу книгу.

– Этого не может быть!

– Но это так. Я чувствую, что это именно так; так, наверное, чувствовала себя моя кукла, когда, – помню, в раннем детстве, – она разорвалась и из нее вылезла солома; она висела, словно тряпка. Но вы изъяли из меня не солому, вы изъяли из меня то, что составляло мою личность.

– В моем романе действительно есть персонаж, списанный с вас, но ведь вы сами… вы сами здесь, – продолжал настаивать мистер Леверидж.

– Всего лишь пустая оболочка; в то время как лучшая моя составляющая, определяющая мою мораль и интеллект, оказалась вынута из меня и помещена в вашу книгу.

– Это невозможно, мисс Винсент.

– Я постараюсь объяснить вам, – сказала она, – что именно я имею в виду. Если я срываю альпийскую фиалку и кладу ее между страниц книги, она высыхает и становится годна лишь для гербария. Это уже не тот цветок, который благоухал на альпийском склоне.

– Но, послушайте… – пролепетал мистер Леверидж.

– Нет, – прервала она его, – не пытайтесь меня разубедить. Нельзя находиться в одно и то же время в двух разных местах. Если я нахожусь в книге, то не могу быть здесь; здесь – пустая оболочка, там – живая я. Вы унизили меня, мистер Леверидж. Благодаря вам, я опустилась до уровня тех девушек, – из известных мне, – которые ничем не занимаются, у них нет определенных жизненных принципов, ни самостоятельного мнения, они ни о чем не думают. За исключением, конечно, того, что сегодня модно надевать; они лишены того, что некоторые называют моральным духом, но я бы назвала проще – характера. Вы лишили меня этого, поместив в свою книгу. Отныне я – пустая оболочка, способная всего лишь дышать, но не способная ни принимать решения, ни мыслить – легкая добыча для любого искателя приключений.

– Боже мой, что вы говорите!

– Ничего другого сказать не могу. Если бы у меня в кошельке был соверен, а кошелек лежал в кармане, и карманник украл его, то у меня больше не было бы ни кошелька, ни соверена – только пустой карман; так что я теперь нечто вроде пустого кармана, поскольку мою личность вы украли у меня, мистер Леверидж. Вы поступили жестоко, вы использовали меня, превратив в ничто.

Вздохнув, мисс Асфодель каким-то вялым шагом продолжила прогулку. Джозеф был ошеломлен и спрятал лицо в ладонях. Человек, который был для него дороже всех на свете, которому он желал только хорошего, – этот человек видел в нем едва ли не смертельного врага, поступившему по отношению к нему самым гадким образом.

Он услышал бой часов и поднялся. Ему необходимо присутствовать на работе в обычное время – пунктуальность всегда была сильной стороной его натуры.

По приходе в офис, он узнал от клерка, что мистер Сторк еще не вернулся; «босс» появился, пробыл некоторое время, после чего отправился к мистеру Левериджу на квартиру. Мистер Леверидж счел за лучшее, вздохнув, надеть шляпу и вернуться к себе домой. По дороге он размышлял об унылом однообразии своего каждодневного завтрака: яиц с беконом, и о том, что было бы неплохо его разнообразить. Он был голоден; он покинул дом миссис Бейкер, оставив завтрак нетронутым; и теперь, когда он вернется, все будет холодным. А посему, он заглянул в лавку мистера Бокса, бакалейщика, чтобы купить банку сардин в масле.

– Не соблаговолите ли, сэр, перекинуться со мной парой слов в соседнем помещении, чтобы нам никто не помешал? – поинтересовался бакалейщик, едва завидя его.

– У меня совершенно нет времени, – нервно ответил мистер Леверидж.

– Больше чем на пару слов я вас не задержу, – заверил его мистер Бокс и распахнул дверь. Иосифу ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Сэр, – сказал бакалейщик, прикрыв за собой дверь, – вы поступили по отношению ко мне крайне плохо. Вы лишили меня того, что я не отдал бы и за тысячу фунтов. Вы поместили меня в свою книгу. Как я теперь буду вести свое дело без своего внутреннего я, – без смекалки, без торговой сноровки, – просто не представляю. Вы отняли их у меня, и перенесли в свою книгу. Я обречен находиться в романе, в то время как хочу быть за прилавком. Возможно, по инерции мои дела еще будут идти какое-то время как прежде, но без моего внутреннего я это не может продолжаться долго. Вы принесли глубочайшее горе мне и моей семье – вы использовали меня, превратив в ничто.

Не в силах слушать, мистер Леверидж распахнул дверь, стрелой промчался через магазин и выскочил на улицу. Зажав в руке банку сардин, он поспешил к своему дому.

Где его ожидала новая беда. Три джентльмена ожидали его на скамейке возле крыльца.

Увидев его, они поднялись.

– Знаю, знаю, что вы хотите объясниться, – вздохнул Джозеф. – Но прошу вас о милости – не все вместе. По одному. Если вы все не против, то, господин викарий, поднимемся в мою маленькую святая святых, а остальных я выслушаю сразу после. Думаю, что запах бекона и яиц уже выветрился; я оставил окно открытым.

– Идемте, я последую за вами, – сказал викарий. – Вопрос очень серьезный.

Они поднялись.

– Могу я предложить вам стул?

– Нет, спасибо, я привык говорить стоя; когда я сижу, мои слова не столь убедительны. Но, увы! боюсь, что мой дар исторгнут из меня. Сэр, сэр! Вы поместили меня в вашу книгу. Моя телесная оболочка может стоять перед вами, – или на половике, постеленном миссис Бейкер, как угодно, – но мой ораторский дар, – он исчез. Я, если можно так выразиться, подвергся ограблению, у меня украли все, что было во мне самого высокого, чистого, благородного, мое духовное я. Что теперь станет с моими проповедями? Может быть, я буду в состоянии соединить несколько текстов в один, но это – всего лишь механическая работа. Я работал над каждым словом, я плел искусную сеть витиеватого красноречия, чтобы быть убедительным. И вот теперь я – ничто. Я, викарий Саунтона, превратился в древо неплодоносящее; мне никогда больше не произносить проповедей с кафедры с прежним пылом и живостью. Я мог бы продвинуться в церковной иерархии, но теперь… Несчастный молодой человек, вы писали о других, но почему вы выбрали в качестве персонажа меня? Я знаю со всей определенностью, вы использовали меня, превратив в ничто.