Обреченный убивать - Виталий Гладкий

Заметили мои следы и вычислили точное направление? Сомневаюсь.

Во-первых, после выступления воздушного болтунчика я изменил маршрут, взял далеко вправо, чтобы выйти не на покрытый жиденьким подлеском каменистый лоб, а в ущелье, по дну которого бежал неглубокий, но быстрый ручей.

А во-вторых, ямки от ступней я маскировал импровизированной волокушей, сооруженной из плащпалатки, сухих веток и тонкой, но прочной веревки с крюком на конце. К тому же все усиливающийся ветер и вовсе загладил даже вблизи слабо различимые бороздки от волокуши.

Короче говоря, я шел, а на душе скребли кошки. Какое-то скверное чувство не давало мне ни минуты покоя, даже когда временами срывался на бег, особенно на каменных языках, все чаще встречающихся на пути…

…Ах, мать честная! Ну ведь чуял (да не просто чуял – был уверен!), что заданьице-то наше с душком, с подвохом, да еще каким. И если я выживу, то клянусь своей башкой – ничего более ценного у меня отродясь не бывало, – тому, кто выкинул со мной такой фортель, не поздоровится.

Ну, ладно, мысли мыслями – дурак думой богатеет, – а пока я лежал, скукожившись, в неглубокой промоине на достаточно пологом склоне, поросшем чертте чем, с дыркой в левом предплечье и совершенно призрачными шансами на жизнь.

В боевой обстановке подобный поворот событий был бы делом само собой разумеющимся, о котором и трепаться особо нечего. Но при выполнении такого, практически обыденного, задания, когда вокруг, по идее, все свои, получить пулю за здорово живешь – ни хрена себе номер.

Все случилось как в замедленной киносъемке. Я уже был на подходе к контрольному пункту – оставалось метров сто, не более – и, наверное, просто потерял бдительность.

Еще бы – там меня ждал целый бак воды, еда от пуза и конечно же бутылочка некой бодрящей жидкости, отменного профилактического средства от всей заразы, которую я только мог подцепить в пустыне. Придерживаясь за невысокие узловатые стволы каргача, я вскарабкался на лысый бугор, перепрыгнул промоину и…

И оступился, неудачно приземлившись на невидимый в траве камень. Но сердце мое замерло уже в прыжке: чуть левее контрольного пункта, над зарослями, висела комариная туча, и оттуда же раздался щелчок затвора – чуть слышный, как на дилетанта, а для меня будто удар молота по наковальне.

Я был перед ними, словно на ладони: ошеломленный от неожиданности, потерявший равновесие и свободу маневра. Короче – тепленький и на блюде. Оставалось только съесть меня без соли, что они и сделали – в предплечье вонзилась жгучая боль, притащившая на хвосте звук выстрела.

Мгновенно изобразив умирающего лебедя (этот трюк, не раз спасавший мне жизнь, я репетировал долго и целеустремленно), я грохнулся на землю и с коротким, так сказать, "предсмертным", криком аккуратненько скатился в похожую на окоп промоину.

То, что при этом я успел достать пистолет, снять его с предохранителя и вытащить из-за голенища ботинка десантный нож, можно было и не говорить: эти азы диверсантам преподают, что называется, с пеленок – уже на первых занятиях в спецучебке.

Я лежал, размышлял и слушал очень нехорошую тишину.

Итак, первое: в меня били, чтобы завалить наверняка, – как мамонта. Сомнений никаких. И спас мою драгоценную и единственную жизнь какой-то невзрачный камешек, века, а может, и тысячелетия поджидавший меня на этом исхлестанном ветрами и дождевым ненастьем перевале. Благодаря камню я оступился, и пуля ушла левее.

Человек я в общем-то не очень суеверный, но если выйду из передряги живым-здоровым, то буду таскать его за собой в качестве талисмана везде и всюду, куда ни забросит меня нелегкая.

Второе – и тоже несомненное: работали не профи. В противном случае я успел бы получить как минимум еще одну пулю, пока разыгрывал роль убиенного.

И, кроме того, штуковина, выплюнувшая в меня свинцовую пилюлю, была снабжена не выдерживающим никакой критики глушителем, похоже – самодельным.

И последнее, самое главное – с какой стати?! Может, я стал кому-нибудь поперек дороги? Бред, чушь собачья!

В моей жизни, как на кладбище, – ни друзей закадычных, ни врагов… И вообще – на кой ляд кому-то нужен типичный служака, на одном месте видавший политику и не сующий нос дальше граненого стакана? Ну и загадка…

Шаги этих ублюдков я услышал уже тогда, когда они подошли ко мне почти вплотную. Нужно отдать им должное – походка у них была дай Бог каждому диверсанту: не зашелестела трава, не треснула сухая ветка, не сдвинулся с места ни один камешек.

Поэтому я решил, что они или горцы – охотники, звероловы, – или маскирующиеся под местных жителей контрабандисты с той стороны. Ни те, ни другие к нам особых чувств не питали и при удобном случае пытались залить шурави – русским солдатам – сала за шкуру. – Мертв…

Говорили на таджикском (который я хорошо знал), но с акцентом. – Добей. Эти собаки живучи.

Голос второго, резкий и скрипучий, как колесо старой арбы, всколыхнул в моей душе уже осевшую муть афганской войны, разбудив свирепость и неумолимую жестокость к врагам. – Отрежь ему голову, брат. Так будет надежней.

В голосе третьего звучала восточная нега; он был бархатным и несколько томным, как у "голубого".

– Хвала аллаху, все закончилось наилучшим образом, – сказал первый, доставая похожий на стилет таджикский клыч.

Через узкую щель между веками я следил за перемещениями всех троих.

Мне они были видны только по пояс, но по той особой настороженности, которая сразу выдает людей тертых, побывавших в разных передрягах, я определил, что передо мной отнюдь не новички в деле уничтожения себе подобных. Однако и не что-то там особенное; просто "мясники"[4], а вернее, хорошо обученные живодеры.

Первый – жилистый, загоревший до черноты, с огромным, от скулы до скулы, ртом, – придерживаясь за оголенные корневища, неторопливо спустился в мой "окоп" и, держа меня на прицеле пистолета (какое-то иностранное старье, даже не знаю, как называется), коротко, без замаха, пнул носком сапога.

Конечно, в душе я застонал, но виду, что жив и мне больно, не подал.

– Подох, – безразлично констатировал бархатноголосый. – Поторопись, Усман, пора вертолет звать. Да сними сначала с него костюм, не то в кровь еще больше запачкаешь.

– Умгу… – согласился Усман и наклонился надо мной, чтобы дотянуться до застежек камуфлированного десантного комбинезона.

Я открыл глаза и, криво осклабившись, подмигнул ему.

Реакция на мое "воскрешение" была потрясающей. За считанные секунды обалденный загар Усмана превратился в дерьмовую серятину, а во взоре взвихрился такой нечеловеческий ужас, что, по-моему, он умер до того, как клинок десантного ножа раскромсал ему сердце.

Тело ублюдка с акульей пастью еще не коснулось земли, а я уже нажимал на спусковой крючок своего спецпистолета. Стрелял, почти не целясь, навскидку – двое торчали передо мной, будто мишени в детском тире, на расстоянии не более четырех метров.