Скунскамера - Андрей Аствацатуров

Но единственное, на что меня иногда хватало, — уйти в другую часть огороженной детсадовской территории и слоняться вдоль забора, пересчитывая прутиком рейки. Иногда я поднимал с земли камешки и швырял их через забор. Но перелезть так ни разу и не решился. И все-таки мне очень хотелось походить на своих настоящих друзей хотя бы внешне. Поэтому я часто разгуливал на виду у всех, держа руки в карманах. Это придавало мне уверенности в себе. Лариса Пална всегда кричала в таких случаях:

— А ну вынь руки из карманов сию минуту! Как хулиган ходишь!

Я обычно тут же делал то, что мне говорили — послушно вынимал руки и, гримасничая, показывал воспитательнице ладони, поднимая их вверх, как фашист, который сдается русским в плен. Не объяснять же ей, в самом деле, про книги, про моих любимых героев, про их приключения. Это все равно, что врагу выдать военную тайну.

В детском саду я любил больше гулять, чем сидеть в помещении. Основное время мы проводили в большой комнате. Ее стены были щедро разрисованы от пола до потолка гигантскими цветами и листьями травы, среди которых порхали бабочки и ползали божьи коровки. Сюда же, в этот волшебный пейзаж, рука художника поместила персонажей русских народных сказок: царевича, румяную бабу в кокошнике (наверное, Василису), медведя, зайца с барабаном. Все они были изображены с нахальными ухмылочками. Видимо, заранее уверенные в своих силах, в том, что непременно победят зло. В этой разрисованной комнате мы завтракали, обедали, делали зарядку и играли.

Здесь всегда стоял противный запах. С утра воздух комнаты был насквозь пропитан молоком, и на маленьких столах нас уже поджидали большие чашки с горячей тошнотворной жижей. Молоко вызывало у меня рвотные спазмы, и, поднося чашку ко рту, я всегда до смерти боялся, что меня стошнит. Давясь от отвращения, я пытался отпивать маленькими глотками, испуганно косясь на мерзкую пенку, плавающую на поверхности, тошнотную, липнувшую к губам.

Дома мама спрашивала меня, чем нас в детском саду кормят. Я обычно отмалчивался. Мама думала, это потому, что я дурачком расту, и очень сердилась. Ей, наверное, казалось, раз я ее сын и внук академика Жирмунского, то должен быть чуть более сообразительным. Однажды я решил исправиться и гордо сообщил ей, что на завтрак ел «запиханку». Но маме мой ответ все равно не понравился.

Однажды воспитательница Лариса Пална, собрав нас возле круглого столика, выпустила на него из своих больших ладоней пушистого белого зверька. Живого, настоящего, а не игрушечного. Мы все почему-то очень обрадовались. Лариса Пална торжественно объявила, что это — морская свинка, зовут «Яшка», и мы можем с ней поиграть.

Яшка обнюхал стол крошечным проворным носом, повертелся вокруг себя и пристыженно замер. Все обступили стол и тянулись его погладить. Мне он совсем не нравился. Яшка сидел тихо и, казалось, ни на кого не реагировал. Было видно, что он боится. Меня это очень разозлило. Я стоял в стороне и сердился, что такому маленькому, трусливому существу уделяют столько внимания, когда в жизни есть более важные вещи. Почему, думал я, нужно так вот сидеть как дурак и бояться, если тебе никто ничего плохого не делает? Сквозь шум и крики я услышал Ларису Палну, которая сказала, что с Яшкой надо поиграть, чтобы он к нам привык, покатать в игрушечном грузовике. Покатали. Потом кто-то из девчонок взял Яшку на руки, и все увидели, что на том месте, где он сидел, остались продолговатые, черные орешки.

— Обосрался! — радостно закричал Игорек Князев и добавил, спохватившись. — Воняет… Это от страха, наверное…

— Князев! — свирепо гаркнула Лариса Пална. — Сейчас же стань в угол! Сию же минуту!

Яшку поспешили вернуть обратно на стол, а потом Лариса Пална посадила его в какую-то коробку с сеном, в которой его, очевидно, принесли. Там Яшка сидел, двигал носом и жевал. Я, в свою очередь, теперь уже разглядывал его с интересом. Этот его поступок меня с ним полностью примирил. В нем было что-то героическое. Надо же, думал я, взять и ни с того ни с сего накакать и испортить всем настроение. А потом сидеть и жевать как ни в чем не бывало. Куда потом делся Яшка, я не помню. Но больше его не приносили.

Скоро я научился разбирать буквы и, став постарше, посреди общего непрекращающегося визга, садился читать. Ко мне подбегали, тыкали в книгу пальцами.

— Зрение себе испортишь! — качала головой Лариса Пална.

Но я продолжал читать, хотя это было совершенно неинтересно. Я читал просто так, из одного упрямства, потому что мне очень не нравилось быть там, где я был. Я читал и высиживал время, я читал и ждал, когда этот детский сад закончится и начнется школа. «Она-то уж будет интересной», — думал я.

— Андрюша? Это — что? — мама трясла перед моим носом школьным дневником. Страницы плавно взлетали и опускались. Вверх — вниз. «Как крылья у птицы, — зачем-то подумал я, — у которой нет ни головы, ни хвоста».

Вспомнился душный тесный Коктебель, где я впервые увидел в небе дельтаплан. Вот такую же дурацкую птицу — без хвоста и головы. Загорелый усатый дядька на пляже, проследив за моим взглядом, важно заметил, что на дельтапланах летают только сильные и смелые. Я не был ни тем, ни другим. И сразу же невзлюбил дельтапланы и все, что их сколько-нибудь напоминало. Потом я вырос. Детство, слава богу, быстро куда-то ушло. Молодость мне удалось пересидеть в библиотеках. Я состарился. Сил у меня не прибавилось. Храбрости тоже. И я по-прежнему не люблю все то, что летает, но при этом не имеет ни хвоста, ни головы.

Правда, с дневником я постепенно освоился. Минуло всего несколько лет, и я научился вырывать страницы с двойками и замечаниями, подрисовывать отметки, ставить самому себе пятерки. Это совершенно непередаваемое ощущение — когда вы сами ставите себе пятерки. Очень всем рекомендую. Особенно писателям. В выпускном классе я вообще завел два дневника: один — для учителей, другой — для родителей. Но тогда я еще был в начале своих славных дел и страшно далек от подобных открытий.

Я стоял перед мамой и уныло переводил взгляд с дневника на потолок. Люстра над головой с белыми плафонами-столбиками, в которых притаились лампочки, напоминала светящуюся растопыренную пятерню. Будто великан, электрический волшебник пробил огромными пальцами крышу, потом потолок квартиры, чтобы кого-нибудь сцапать.

— Я с тобой разговариваю или с кем? — повысила голос мама.

— Со мной… — послушно ответил я.

Из коридора послышался металлический стрекот ключа, поворачивающегося в замке.

— Допрыгался! — с торжествующим злорадством объявила мне мама. — Сейчас как миленький все расскажешь.

Мы услышали, как входная дверь со скрипом отворилась и в коридоре раздался ласковый голос папы.

— Всем привет!

Видимо, у него было хорошее настроение.

Мама вышла в коридор встретить отца, а я подошел к окну и принялся разглядывать серое здание негритянского общежития. Там на крыше возле растопыренной антенны возились какие-то люди. Один из них показывал пальцем в сторону площади и что-то объяснял двум другим.