Божьи воины - Анджей Сапковский

— Так вот ты ошибаешься, — возразил Рейневан. — Я совершенноне согласен с тобой. И не только относительно циничных жизненных законов иотнюдь не в отношении того, что считать в жизни самым важным. Я не согласен ствоей оценкой ситуации. Ибо время не только благоприятствует поездке, но иподгоняет. Подъештедье и Йичинское Погорье захвачены нашими войсками,немногочисленные католические хозяйчики в этом районе напуганы, их моральнадломлена поражением крестоносцев под Таховом. Они сейчас словно окуренныепчелы. Поэтому если отправляться, то именно сейчас, прежде чем они очухаются иснова сумеют жалить» Что ты на это скажешь?

— Ничего.

— А вот в отношении подготовки ты прав. Давай подготовимся.Что ты предлагаешь?

Шарлей вдохнул.

Рейневан и Самсон выехали из Праги десятого ноября, впришедшееся в этом году на пятницу поминание святого Гереона и егоспутников-мучеников. Город они покинули ранним утром. Когда пересекалиПожичские Ворота, из-за туч выглянуло солнце, залив сказочным светом играющиеблеском Витков и Шпитальское Поле. Радующую сердце картину Рейневан счел добрымпредзнаменованием.

Ни он, ни Самсон не чувствовали себя уж слишком хорошо. Уобоих за спиной было многословное и зашедшее глубоко за полночь прощание смагиками из аптеки «Под архангелом» . Рейневан вздыхал и вертелся в седле — емудосталось дополнительно свершить прощальную церемонию с пани БлаженойПоспихаловой.

Они направлялись к Колику, с середины сентября осажденномуТабором, сиротами и пражанами. Осадой командовал Прокоп Голый. В армии ПрокопаГолого был Шарлей. Прошедший после расставания с ними месяц Шарлей должен былиспользовать для приготовления экспедиции. Он утверждал, что имеет такуювозможность. Рейневан верил. У Шарлея были и возможности, и средства. Демеритне скрывал — больше того, ему случалось даже похваляться, что он борется втаборитской полевой армии ради трофеев и обогащения и что у него уже много чегоотложено по разным тайникам.

Солнце скрылось за надвигающимися с севера черными тучами.Сделалось мрачно и грустно. Прямо-таки зловеще.

Рейневан решил, что приметы — предрассудок.

Казалось, Прокоп не слушает. Но это только казалось.

— Дать отпуск брату Шарлею, — повторил он. — В военное времяосвободить от службы в армии? Ради твоих личных дел, брат Белява? Иными словами,сначала — личное, а обязанности перед родиной и Богом — потом. Так?

Рейневан не ответил. Только громко сглотнул. Прокоп хмыкнул.

— Согласен. Даю согласие. Поводов к тому три, — продолжалон, явно тешась их изумлением. — Во-первых, брат Шарлей служит в рядах Таборауже больше года и отпуск заслужил. Во-вторых, брат Неплах сообщил мне о твоихзаслугах, брат Белява. Ты самоотверженно преследовал врагов нашего дела,кажется, геройски боролся с бунтарями в Праге шестого августа. Лечил раненых,не пил, не ел и не спал. Это, несомненно, заслуживает награды. А в-третьих, исамое главное...

Он замолчал, обернулся. Они уже были около амбара,служившего сейчас главной квартирой и резиденцией штаба осады.

— О третьем и самом главном вы узнаете позже, мы еще вернемсяк этому. А сейчас у меня другие дела. Впрочем, вы узнаете какие. Услышите,поскольку я оставляю вас при себе.

— Брат...

— Это приказ. Пошли. А ваш слуга... О, я уже вижу, чем онзанялся. Это хорошо. Не помешает.

Самсон Медок, как всегда, делая вид, что ничего не слышит ине понимает, уселся у стены амбара, достал складной нож и принялся стругатьнайденный колышек. Самсон часто стругал колышки. Во-первых, он выяснил, что эторабота в самый раз для идиота, каким он многим кажется. Во-вторых, говорил он,выстругивание колышков успокаивает, положительно влияет на нервную систему исистему пищеварения. В-третьих, толковал он, резание дерева помогает ему в товремя, когда он вынужден прислушиваться к спорам о политике и религии,поскольку аромат свежих стружек смягчает приступы тошноты.

Они вошли в амбар, в большое помещение, которое, хотя оноуже некоторое время тому назад было выбрано под штаб, все еще по-прежнемуприятно пахло зерном. Внутри, за столом, ожидали два человека, склонившихся надкартами. Один был небольшой и тощий, одетый в черное по моде гуситскихсвященнослужителей. Второй, более молодой, в рыцарской одежде, был болеемогучего телосложения и светловолос. Его немного херувимоватое, а немногосуровое утомленное лицо приводило на мысль фламандские миниатюры из «Tresriches heures du duc de Berry»[88].

— Наконец-то, — сказал маленький, черный. — Мы уже немногозаждались, брат Прокоп.

— Дела, брат Прокоп.

В отличие от своего тезки второй Прокоп носил бороду,правда, скупую, неряшливую и более смешную. Из-за роста его также наделилипрозвищем — называли Прокопом Малым либо Прокоупеком. Вначале простойпроповедник меж прочих проповедников, он выделился среди гуситов — точнее,сирот, — после смерти Яна Жижки из Троцнова. Вместе с градецким АмброжемПрокоупек был у смертного одра Жижки, а свидетелей последних минут своегообожаемого вождя сироты почитали чуть ли не святыми, бывало, перед нимиопускались на колени и целовали подол одежды, случалось, что матери приносили кним температуривших детей. Уважение выдвинуло Прокоупека на должность главногодуховного вождя — так что он занимался у сирот тем же, чем Прокоп Голый вТаборе до того, как занял положение Исполнителя.

— Дела, — повторил Прокоп Большой, указывая, в общем, всторону осажденного города. Его слова сопроводил мощный гул, стены задрожали, спотолка посыпалась пыль. Старший пушкарь наконец-то громыхнул из своейдвухсотфунтовой бомбарды. Это означало одновременно покой до утра — такаябомбарда после выстрела должна была остывать минимум шесть часов.

— Прости, брат, что заставил ждать. И ты, брат Вышек.

Вышека Рачинского Рейневан встречал уже раньше, под Усти, вконнице Яна Рогача из Дубе. Путь поляка к гуситам был нетипичен — Вышекпоявился в Праге в 1421 году в качестве посланника литовского князя Витольда,на службе у которого состоял. В посольстве речь шла, как сегодня уже известно,о короне для Корибутовича. Рачинскому понравилась чешская революция, тем болеепосле встречи с Жижкой, Рогачем и таборитами, которые пришлись поляку по вкусугораздо больше, чем умеренные каликстинцы, с которыми он обсуждал Витольдовопослание. Рачинский мигом примкнул к таборитам, а с Рогачем их связалаискренняя дружба.