Пир князя Владимира - Душица Марика Миланович

Добрыня первым замахнулся топором на Перуна.

– Вставай, Перун! – призывала повергнутого идола толпа разбушевавшихся отчаянных его поклонников.

Напрасно. Мертвый бог исчез в водах Волхова.

Ответа божеств не последовало, хотя им давно следовало разъяриться из-за продолжающихся нападений. Были разрушены охранявшие капище двойные стены из дуба.

Деревянных идолов сжигали, каменных сбрасывали в воду, разбивали на куски. Многие новгородцы плакали, жалели, что обрубают их духовные корни, боялись нового.

Мужчины вверх по течению от моста, женщины – вниз, так за один день были крещены все жители города, кто-то по-хорошему, а кого-то хватали за шею и тащили в Волхов!

Пока великий князь в золотом дворце, в христианском Киеве молился Богу, Добрыня и Путята обратили Новгород, который держал власть над торговыми путями и выделялся среди русских центральных и восточных городов, так что и они после этого тоже встали на путь веры Христовой.

А приняв веру в единого Бога, новгородцы сделались одной из самых прочных ее основ.

– Киев, потом Новгород, а за ними и все другие земли… – повторил Владимир, выслушав гонца от воеводы Добрыни.

Наследственный правитель Владимир Святославич теперь владел Киевом и землей Русской не только по наследственному, но и по Божественному праву и все, что делал он, было во имя Божие.

Владимир отпустил всех своих рабынь-наложниц. И женам своим дал отставку, посоветовав не тосковать, а снова выйти замуж и жить по Божьему закону. Рогнед, сердечная рана которой со временем не заросла и которую по-прежнему терзало расставание с Владимиром, услышав, что он женился на гречанке, перешла в христианство, приняла постриг и под именем Анастасия ушла в монастырь, найдя утешение в Боге.

Через два дня после объявления о ее решении удалиться от светской жизни слуга Варяжко, который избегал приближаться к князю со дня ее высылки, пришел к нему с просьбой. Никому и в голову не пришло как-то связать его решение с действиями княгини.

Словно только пробудившись ото сна, с недоумением и пристыженно потер он глаза крупными ладонями и неожиданно решительно, надтреснутым голосом одним духом выпалил:

– Найди мне жену, князь. Дай какую-нибудь отпущенную рабыню. Мне все равно какую, только бы была здоровой. Все меняется, пришло время и мне собираться в дорогу… я не дерево, чтобы пускать корни… и бледнеть до скончания века перед закрытыми дверьми в напрасном ожидании, что из-за них упадет на меня наконец луч солнца.

Его женили на маленькой Марушке. Княгиня, когда эта весть дошла до нее, с благодарностью перекрестилась. С тех весов, на которых в конце пути будут взвешивать ее дела, был снят брошенный ею когда-то взгляд, силу которого она осознала через много лет после того, как он погас.

Так, после принятия княгиней Гориславой монашества, с разрешения князя было начато дело основания в Киеве монастыря.

Владимиру было тяжело вспоминать отдельные поступки из своей дохристианской жизни, когда он шел на поводу похоти тела и глаз, когда позволял гордыне руководить собой. Нового человека, пробудившегося в нем, очищенного крещением от прошлых грехов, мучило раскаяние.

Бог прощает покаявшегося, но во времени остается запись, словно след от раскаленного железа на живом теле, и шрамы воспоминаний…

– Кровь на моих руках. Блуд от моего имени действовал…

Бездушие идолопоклонства давало ему силу принимать решения о жизни и смерти. Он отменил такое право князя, назвав его бесчеловечным.

– Один лишь Бог властен над жизнью.

Он отказывался предавать смертной казни даже разбойников, которые побуждали священников к вероотступничеству, убивали их и грабили.

– Боюсь греха…

И так было до тех пор, пока епископы, а первым епископом Русской церкви стал Анастас, некогдашний Ждберн, корсунянин, не убедили его, что Бог дал ему власть и миловать, и карать, и злу на путь становиться.

* * *

Новое время выдвигало новые требования. Киевляне не всегда понимали решения князя, некоторые из них вызывали сопротивление.

В Херсонесе князь видел Евангелие, написанное русскими буквами, и Псалтырь тоже. Имя переводчика узнать не удалось, но решение он принял.

– Русским нужны книги русскими буквами писаные, – сказал он по возвращении. – Во славу нашего народа все, что делается, должно быть в книгах записано и потомкам завещано.

Духовные связи, культурные и религиозные, между Киевом и Болгарией позволили развивать наследие Кирилла и Мефодия. В Киеве он основал школу для мальчиков. Матери оплакивали сыновей, которых приходилось теперь отсылать в школу, отцы, обиженные и встревоженные, приходили к нему просить, чтоб он отказался от такого дела.

Высоко он сидел, на предопределенном ему месте, и видел дальше других. Привез учителей, и дети пошли в школу. Русские, большинство из которых и до крещения были грамотными, включая женщин и детей, двинулись по широкой дороге просвещения.

* * *

Византийское искусство, сверкающее и роскошное, пронизывало весь христианский мир. Монументально религиозное, оно стало опорой религии.

Одним из утешений людям в их повседневных тяготах.

Художник каждый день снова и снова лицом к лицу сталкивается с мыслью о собственном конце, о смертности, об общей гибели. На непрочной материи – бумаге, полотне, мраморе, дереве – он изображает послания, адресованные вечности.

Послания о продолжении жизни, о соединенности миров, о боли, о тайнах, которые не нужно открывать, потому что они дают ответ уже самой постановкой вопроса.

Посредник между двумя мирами, он пишет послания своими догадками, верой, наполняет их жизнью из источника своей души. Жизнь его – это излучение света, до самого конца.

Художник – столп веры и надежды.

Любовь – основа. И следствие.

Картина, которую еще до брака Владимир подарил Анне, занимала почетное место в их опочивальне. Она говорила своим языком и обладала силой, которая его, обремененного заботами и государственными делами, таинственными путями уводила в мир красок, в путешествие, из которого он возвращался, словно пробуждаясь от освежающего глубокого сна.

Владимир I Киевский, пятый великий князь династии Рюриков, первый среди них угодивший Богу, мощно, как змей, пропахавший огненную борозду на месте границы будущего Киева, вырвался из той истории.

Пропахал другую борозду, и семя в нее посеял такое, что и тысячу лет спустя дает богатый урожай.

Кроткого и смиренномудрого князя, от которого народ видел много добра, называли за это Красным Солнышком.

Из Золотого дворца бил подобно источнику и распространялся свет золотого века Киевской Руси. Князь Владимир задернул завесу за мрачным веком, в котором ее называли дикой и варварской землей, а его самого – безродным и рабским отродьем!