Зеркальный лабиринт - Софья Ролдугина

Захохотал вожак:

– Может, и накормишь еще?

– Накормлю, ежели щами постными не побрезгуете.

Тут уж задумался седой. На юродивую девка не похожа, а живет на отшибе – видать, не любит деревенских, да и они ее тоже. Может, отомстить кому хочет? Али не понимает, кто пожаловал?

Потом рукой махнул. Никуда деревня не денется, а ночью на колдобинах и впрямь ноги коням переломаешь. Девку на ночь связать можно, чтоб не побежала к своим, не предупредила.

– Уговорила, – усмехнулся. – Показывай дорогу, – и кивнул своим дружкам.

Думал вожак, заведет их девка в болото, однако ж та не обманула – в избу зазвала. Коней под крышу пристроила, к своей скотине. В печь сунулась – и вправду горшок щей вытащила.

Вожак удивился:

– Надо же, не соврала!

– А чего врать-то? – девка все так же плечами пожала. – Вас я накормлю, глядишь, и мужа моего на дальней стороне куском хлеба не обделят.

«Так вот оно что, – смекнул вожак. – Суеверная. Боится за благоверного, потому людям не отказывает». А вслух сказал:

– Как звать-то тебя, блаженная?

– Меланья я. Люди Милой кличут.

Ровно ответила – хоть бы раз голос дрогнул.

Поела вольница подорожная – и повеселела. Это на ветру, на дожде легко вид суровый держать, а попробуй в тепле и сытости хмуриться. Разговорились, конечно. Кто-то байки травит, кто-то хохочет, кто-то на Меланию глаз положил – фигура-то у нее видная. Да и сама она, верно, хозяйка хорошая – в избе порядок, чистота, прялка – и та затейливо украшена. Только веретено старое, потемневшее.

– Так как – дров не нарубите?

Вожак про себя усмехнулся – и не боится спрашивать. Вот ведь смелая!

Или глупая?

– Вот вернемся из деревни завтра – и нарубим, – хохотнул. – А покуда радуйся, что хоть тебя не тронули.

Пугает – а ей хоть бы что. Только косу потеребила черную.

– Благодарствую и за это. Коли сами работать не желаете – мне-то хоть дозволите? – и на прялку кивнула.

Шайка хохотом грохнула. Ишь, работящая! А вожак только рукой махнул.

– Иди, пряди. Кто ж тебя не пускает.

Села, по кудели рукой провела… Колесо крутанула тихонечко – нить потянулась. Молчит Меланья, трудится, будто никого больше вокруг и нет. Только напевает вполголоса, а что – не разобрать. То ли причитает по-своему, по-бабьи, то ли просто бормочет, что в голову взбредет.

Долго ли, коротко ли – стих дождь. Разбежались тучи, посеребрила луна листья мокрые, траву и плетень дальний. Нахмурился вожак: хоть пили все простую воду, но захмелели, как от вина. Один глаза закрыл, сонный. Следом за ним другой на руки сложенные голову уронил. А Меланья знай себе нить из кудели тянет… Отяжелели у вожака веки, свинцом тело налилось. Лунный свет из-за ставней в глаза бьет, и чудится разбойнику, что распустились у хозяйки косы, до самого пола свесились волосы. Веретено растет, все больше и больше оно, скоро уж в рост человеческий сделается…

Встала Меланья с лавки, подошла к тому разбойнику, что у самого края спал – и рукой по голове ему провела. Потянулась к веретену тоненькая ниточка. Закрутилось оно снова, да только уже не кудель прядет – плоть человеческую.

Распахнулось окошко, лунный свет заливает горницу, будто молоком. Тихо поет хозяюшка…

Спряла одного разбойника – к другому обернулась… Последним вожак остался. Зацепила от него нитку хозяйка – и вздохнула.

– Что ж ты пошел за мной, человек? Али не видел, что тени я не отбрасываю? Али не заметил, что под дождем на мне платье сухое было, только платок вымок? Зачем тебе злоба и жадность глаза застили? Не ходить тебе по деревням больше, не требовать серебра, не пугать чужих жен. Радуйся, что не сестре моей под руку попался – та и вовсе заживо прядет.

Сказала так – и рукой по глазам его провела. Уснул вожак вольницы подорожной, спряла его хозяйка – а он и не почуял.

Ночь миновала, утро и день. А вечером пастушок в деревню вернулся радостный – лошади на луг забрели. Без сбруи, без подков – совсем ничейные. Долго спорили, что с находкой делать, да потом староста велел Меланью позвать. Ее, мол, дело сторона, как скажет – так и будет. Только раз она глянула на лошадей и посоветовала:

– Продайте и деньги поделите, что тут судить…

А как грянули морозы, инеем ветки расписали – воротился муж Меланьин, любимый да ненаглядный. Многим друзьям чужеземные гостинцы привез, а самые богатые – жене своей верной.

Да только она сама его встречать с подарками вышла. А он смотрит, обнимает ее и смеется:

– Краса ты моя ненаглядная! Хоть сирота, а такая рукодельница – как не вернусь домой, каждый раз меня обновкой радуешь!

Мрачный старик Харон перевозит души мёртвых через Стикс, лишая их последней надежды.

Иногда я смотрю, как Леся сидит в кресле – сгорбившаяся, с трясущимися руками, с пустым взглядом выцветших глаз, устремленных в пустоту – и размышляю о том, существует ли вечная любовь?

Фотография: нам по двадцать пять лет, берег моря, сочный, наполненный красным, закат. Я захватил фотоаппарат, сделал девять кадров. Получился один. На фотографии Леся улыбается и щурится, выставив руку с раскрытой пятерней.