Тени зимы - Джиллиан Брэдшоу

— Прошу прощения, — произнес рыцарь слегка грубоватым голосом, кланяясь мне и Артуру, — я проходил мимо. И я слышал достаточно. Дорога у тебя, брат, выдалась нелегкой. Острова далеко. Пойдем спать. Не надо никаких слов. Потом поговорим. Милорд, леди, спокойной ночи. — Он придержал дверь, пропуская Кея. Кей как-то растерянно посмотрел на него, перекрестился, забрал плащ и вышел. Гавейн коротко поклонился нам и последовал за ним. Наступила тишина.

Артур оторвал взгляд от двери, тяжело опустился на табурет, где только что сидел Кей, и уставился в огонь. Я подошла и села рядом с ним на пол. Спустя время, он обнял меня, и я прислонилась головой к его бедру. Потрескивали дрова в очаге, дым щипал глаза.

— Сердце мое, — сказал, наконец, Артур, — а ведь ты, пожалуй, была права.

— Нет. Отравить человека — зло.

— А теперь Мордред отравил своего брата, моего воина.

— Мы же не знаем наверняка. Агравейн давно болел.

— Ты веришь, что это была естественная смерть?

— Нет.

Артур провел рукой по моим волосам и заглянул мне в лицо.

— Мне очень жаль, — проговорил он, с трудом сглатывая. — Но это действительно зло. Если мы поступаем так же, то чем мы лучше наших врагов? Мне больно, Гвинвифар, лань моя белая! И за Агравейна, и за Гавейна, и за всех нас. Видишь, сколько горя досталось тебе? Лучше бы мы никогда не встретились. Тогда бы ты шла по пути добродетели, как по хорошей римской дороге, а сейчас… сейчас мы пробираемся по бездорожью. Мне жаль, моя радость…

И мы обняли друг друга, потому что вокруг нас остались только тишина, темнота и ветер.

Гавейн любил брата. Известие о смерти близких — и без того огорчительная весть, а если в этой смерти повинен (или может быть повинен) другой твой родич, все становится еще трагичнее. Я вспомнила, как Агравейн сидел за столом с Гавейном в Камланне много лет назад. Они что-то живо обсуждали по-ирландски: золотоволосый Агравейн с горячими голубыми глазами, сердитый, взволнованный чем-то, и Гавейн — само спокойствие, смотревший на брата с терпеливой любовью и легкой иронией. Агравейн всегда радовался подвигам брата и весьма гордился им; Гавейн относился к брату, как к восторженному ребенку, старался оберегать его от вспышек дурного настроения, удерживал от гневных порывов, свойственных Агравейну. Из оброненных кем-то из них слов я узнала, что некогда Гавейн с Мордредом были очень близки, в то время как Агравейн, старший, был настроен против обоих. Я могла только догадываться, о чем теперь думает Гавейн. Он вел себя, как всегда, вежливо отказывался обсуждать с кем бы то ни было свои проблемы, и большую часть времени проводил верхом или за игрой на арфе, о чем-то напряженно размышляя при этом. Но когда от Мордреда пришло письмо, где он оплакивал смерть Аргавейна и обещал, взойдя на трон, принести клятвы верности Артуру, Гавейн попросил, чтобы его отправили на Острова с посольством. Артур подумал и отказал. Рисковать не стоило. Гавейн оставался у нас последним, кому мы доверяли безоговорочно, а в чистоту намерений Мордреда никто, конечно, не верил. Артур просто ответил письмом, что король Оркад может посетить Камланн.

Однако еще не успев получить наше письмо, Мордред отправил еще одно послание, в котором извещал, что надеется приехать в Камланн весной или в начале лета, когда он приведет свое королевство в порядок настолько, чтобы можно было путешествовать спокойно. Артур тут же отправил сообщение Эогану, корабельному мастеру в северном Пиктленде, чтобы тот передал его недовольным правлением нового короля. При этом он выражал соболезнование по поводу гибели Агравейна, тем не менее, поскольку Мордред является племянником Артура, то и принят будет как таковой. Письмо было составлено довольно хитро. С одной стороны, если его перехватят люди Мордреда, ничего предосудительного они там не найдут. С другой стороны, недовольные Мордредом должны были понять, что, если Медро свергнут, репрессий не последует.

Причины отправки Мордреда из Камланна как-то подзабылись. В то время он был всего лишь частным лицом, а теперь ничто не должно было мешать отношениям с важным союзным королевством. Оставалось ждать весны или начала лета, чтобы посмотреть, как сложатся наши отношения теперь, хотя иллюзий ни у кого не возникало.

Зима выдалась какая-то горько-сладкая. Влажная, с большими снегами, перемежавшимися дождями: соломенные крыши Зала и домов потемнели, в комнатах стоял дым, поскольку очаги горел почти постоянно. В семье у нас настало некоторое потепление. Мордред — король у себя в Дун Фионне — это совсем не то же самое, что Мордред — воин в Камланне. Иноземных королей Братство не интересовало, если только они не собирались воевать с нами. Сторонники Медро совсем притихли. Но все равно все шло не так, совсем не так, как в дни войны или в первые годы мира, когда Камланн казался почти новым Римом. Постепенно мы начали понимать, что начали битву, которую весь мир давно уже проиграл, а у нас появился шанс выиграть. Мы сражались не за власть, золото или славу, но за сохранение Света, Империи, знания и справедливости, закона и мира. Сознание этого помогало даже среди невзгод, насилия и горя. Мир успел устояться, зато ненависть и недоверие поселились среди нас. Иногда нам казалось, что мы все еще безгрешны и способны сделать будущее таким, каким оно нам виделось. Мы устраивали пиры в Зале, праздновали Рождество и Новый год. Получалось намного лучше, чем во время войны или сразу после нее: все сверкало, казалось, даже лавки в нижнем Зале светились самоцветами. Талиесин пел о великих делах, совершенных нами и предками; от музыки и меда у мужчин кружились головы; слава прошлого казалась совсем близкой, и всем хотелось соответствовать ей.

Праздники кончались, и тогда Камланн представлялся отдельным от прочего мира, постепенно восходящим к Небесам. В ясные зимние дни, когда землю укрывал толстый снежный покров, я видела за дверью дома заснеженные поля до самого Инис Витрин; наст сверкал под солнечным светом ясным серебром. В крепости носилась детвора, играли в снежки, иногда проезжали воины на лошадях просто ради чистой радости движения, пара от дыхания и комьев снега из-под копыт. В домах у дымных очагов женщины пели за ткацкими станками, мастера работали за верстаками, иногда люди собирались вместе, смеялись и спорили. А я не знала, куда себя деть. Можно было бы присоединиться к любой вечеринке… Не хотелось. Зима — тихое время: урожай собран и заложен на хранение, все учтено и внесено в расходно-приходные книги, дань поступает. Путешествовать трудно, поэтому просителей мало, а послы, прибывшие из других королевств, дожидаются весны, когда море успокоится после зимних штормов, и можно будет вернуться домой. Было время посидеть с Артуром, послушать песни, почитать книги, купленные летом у странствующих торговцев. Да, зима — тихое время, но это спокойствие я ощущала как затишье перед бурей. Тем более, надо пользоваться временной передышкой. Мне казалось, что мы как-нибудь переживем шторм, когда он подойдет к нашим стенам. У нас еще есть силы.

Меня беспокоил Гавейн. Праздники прошли, а он оставался по-прежнему отстраненно-вежливым и сосредоточенным на смерти брата. Немного оживлялся только занимаясь с Гвином.