Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Данилка никак не мог понять, почему недвижное собачье тело на снегу вызвало у Настасьи и Юрашки воспоминание о зловредном Иване Киндеевиче Гвозде. И вдруг его осенило.

Не потому эти двое потащились ночью Бог весть куда, что кума надумала бестолковому куманьку помочь, нет! Им с самого начала было любопытно, каким боком пристегнулись к злополучной душегрее, а тем самым — и к убийству Устиньи, Илейка Подхалюга и Гвоздь, да и не они, скорее всего, а стоящий за их спиной некий безымянный княжич. Уж не тот ли благодетель, что ворвался в подклет? И одобрил дружбу с нужным человеком Ивашкой Анофриевым?..

Видать, среди прочих подвигов числилось за Гвоздем и отравление ни в чем не повинных кобелей…

Но раз псину отравили — выходит, что-то потребовалось отыскать втихомолку в дому у свахи Федоры Тимофеевны? Не душегрею ли?

— Давай-ка, княгинюшка, первым делом им свинью подложим, — предложил Юрашка. — Что бы они там ни затевали, а вряд ли доброе.

Он взял кобылку под уздцы и повел на иное место, за другим углом. Потом, усмехаясь, вернулся.

— Перепрятал. Глядишь — и самим потребуется. Теперь же пойду-ка я и погляжу, — решил Юрашка. — А вы оба тут постойте.

— Я с тобой, — твердо сказала Настасья.

— Нет, голубушка моя, ты тут останешься, — на сей раз Юрашка был строг. — Ежели мы оба сдуру туда сунемся да по лбу схлопочем, то и помочь будет некому — прирежут нас, как барашков. А ежели я тебе знака не подам, ты по-умному мне на выручку пойдешь. Огниво-то при тебе?

— При мне.

Тогда Юрашка повернулся к Данилке.

— Ты, куманек, если что — кумушку свою отсюда уводи! Хоть силком! Через плечо перекинь и тащи! Ты мне за нее перед Богом отвечаешь! — сказал грозно.

Такого в Данилкиной жизни еще не было — чтобы взрослый мужик ему свою бабу доверил, хоть и невенчанную женку, а все же… И речь, видать, о жизни и смерти шла…

— Юраша! — Настасья удержала дружка, который уж толкнул было калитку. — Коли расквитаемся — замуж за тебя пойду, вот как Бог свят! Старое брошу! Твоей буду, слышишь?

— Коли расквитаемся, — весомо повторил Юрашка. — Ну, благословясь…

И не поцеловал невесту, и не обернулся даже, а перекрестился и почти бесшумно пошел через двор, миновал собачий труп и скрылся за углом, там, где виднелись первые ступеньки ведущей к крылечку лестницы.

— Господи Иисусе, спаси и сохрани, — произнесла Настасья. — Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас… А что, куманек, у тебя хоть засапожник при себе есть?

— Не-е, — признался Данилка, остро ощущая свою никчемушность рядом с удалым Юрашкой.

— Бог даст, управимся — я твоей мне услуги не позабуду, лучший нож на всей Москве сыщу и подарю, — пообещала она. — Лишь бы только поквитаться!

Данилка хотел было ответить так, как полагалось бы шляхтичу, — что такой подарок будет ему дороже жизни, все-таки не малым чадом его отечества лишили, а отроком, и то, что стал он от тяжкого труда забывать, вдруг опять пробилось в памяти, обрело вид и звучание. Но тут из свахиного дома раздался дикий предсмертный вопль. И голос удвоился, словно бы на один крик другой, еще более пронзительный, наложился.

— За мной! — вскрикнула Настасья и кинулась к крыльцу.

На бегу она скинула шубу, а под шубой на ней был опашень с длинными, на спине связанными рукавами, и узел прямо на глазах у Данилки распался, а правый рукав взметнулся ввысь, как будто бывшее пленным, но получившее свободу крыло.

Он кинулся следом, тоже зачем-то скидывая Федосьин подарок. Но, не успели они добежать до крыльца, как дверь наверху отворилась и два человека вывалились, покатились по ступеням, так что разобрать, кто таковы, было невозможно.

Однако Настасья, видать, была привычна к потасовкам — кинулась разнимать.

Данилка от неожиданности стал в пень, и это, как оказалось, Настасью спасло, потому что наверху появился еще один человек.

— Берегись! — заорал Данилка.

Настасья выпрямилась и увидела того, второго.

Она перехватила свой правый рукав и встала диковинно, не по-девичьи, — чуть враскоряку, чуть нагнувшись вперед

Второй сделал движение, понятное всякому, кому доводилось таскать за голенищем нож. И в два прыжка соскочил с крыльца.

Данилке следовало бы хоть кому кинуться на помощь — или Юрашке, что боролся в снегу с неизвестным, огромным, зверски взвизгивающим мужиком, или Настасье, что пошла на того, второго, в ком парень насилу признал разлюбезного своего знакомца, Гвоздя.

Но он растерялся.

Если на конюшнях и случалась драка, то довольно было одного голоса деда Акишева, чтобы разогнать буянов по углам. Бывало, что двое конюхов приходили на службу помятые, который — с подбитым глазом, который — с раскровяненной губой, и недели по две друг на дружку дулись. Но настоящего боя в кремлевских стенах Данилка не видывал, а за те стены выходил очень редко.

Словно кто начертил на снегу у крыльца круг, запретив Настасье и Гвоздю в него входить. И они передвигались по краю того круга, боком-боком, храня меж собой расстояние, и Гвоздь выставил вперед нож, какой не решился бы назвать засапожником даже самый благорасположенный к Ивану Киндеевичу человек. Это был персидский кинжал, длинный, прямой и тонкий.

Настасья с короткого размаху выкинула вперед край рукава, но Гвоздь отскочил вбок и, наконец нарушив целостность круга, попытался поднырнуть под руку и достать девку кинжалом. Но и она была не проста, то тяжелое, что было завязано в рукаве, сразу вернулось, влегло ей в ладонь, и она шарахнулась влево, так что обмен ударами вышел пустой, и снова они затоптались, примериваясь и выискивая миг оплошности противника.

Данилка мог бы забежать сзади и повиснуть у Гвоздя на плечах, но это просто не пришло ему в голову. Зато он выхватил из сугроба ком снега, в два шлепка слепил снежок и запустил прямо в рожу Настасьиному врагу. Тут бы девке и угостить его тем тяжеленьким, что было увязано в рукаве, но она услышала за спиной хрип.

Видно, драка Юрашки с огромным мужиком кончилась, и кончилась плохо — Юрашка остался лежать, а огромный уже приподнялся на одно колено.

Настасья резко развернулась, сделала два стремительных шага и не дала мужику встать.

Длинный рукав пролетел выпрямляющейся в броске черной змеей и угодил огромному в висок. Тот и повалился…

А Настасья, словно напрочь позабыв про Гвоздя, кинулась к Юрашке.

Он лежал, вольно раскинувшись, и вставать не собирался. Настасья опустилась на колени в снег, качнулась было вперед — да и выпрямилась, да и окаменела.

В горле у Юрашки торчала рукоять ножа.

Данилка еще не понял умом, что стряслось, но его оцепенение прошло. Он левой рукой подхватил свою шубу — другого оружия не случилось, но ведь и тяжелая шуба, вовремя брошенная куда надо, может остановить врага! И встал между Настасьей и Гвоздем.