«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

Общая историческая причина безуспешности воззвания лежала в том, что революция кончилась уже до открытия Думы, революционное настроение упало, и поднять его было невозможно никаким воззванием. Отсюда – слабость и бледность самого воззвания.

Но имело ли в таком случае смысл его составлять? Не было ли оно ошибкой членов Думы, поехавших в Выборг, и в первую голову – кадетской партии?

Поездка в Выборг и какой-нибудь акт были психологической необходимостью; их не могло не быть. После революционного возбуждения des tollen Jahres179, после подъема духа во время Думы думцы не могли, не должны были спокойно утереться, когда правительство плюнуло им в лицо. Если бы они это сделали, то они вызвали бы к себе общее презрение и этим свели на нет всю работу Думы, которая, во всяком случае, имела для народа громадное воспитательное значение. Этот отрицательный результат был бы горше, чем отсутствие всякого положительного результата.

Глава V. Первое междудумье. – Общий характер эпохи. – Газетная и литературная работа. – «Наша жизнь». – Газетная гекатомба 2 декабря 1905 г. – Дальнейшая судьба «Нашей жизни» и ее гибель в 1908 г. – Л. В. Ходский. – Моя литературная работа помимо «Нашей жизни». – Трудовая группа в первое междудумье; обращение ее в партию. – Избирательная кампания во 2‐ю Думу. – Отголосок родичевского прошлогоднего пророчества о безумце, который разгонит Думу

Начался 8-месячный период первого междудумья. Вместе с ним ясно определилась грубая реакция. Убийство Герценштейна с попустительства, если не подстрекательства властей, столыпинский180 закон о землеустройстве (9 ноября 1906 г.)181, аресты, преследования печати – все вызывало лишь бессильное негодование и никакого организованного народного протеста. Что революция кончилась, кончилась без надежды на ее возобновление в ближайший исторический момент, стало очевидным для всех сколько-нибудь критически оценивающих события, и только совсем зеленые юнцы могли еще ожидать его. Отдельные матросские и крестьянские восстания были, очевидно, последними всплесками явно утихавшей бури. Роспуском Думы Столыпин искусно нанес последний, ловкий удар по революции.

Ходячая оценка результатов первой революции была самая пессимистическая. «Мы остались у разбитого корыта» – этот образ из пушкинской сказки182 был в устах всех. Говорившие так выдавали себя, testimonium paupertatis183: зачем было требовать себе положение морской царицы, когда достаточно было получить порядочную избу? Но виноваты ли были и мы, что, получив избу, захотели пользоваться ею, а не только любоваться, в нее не входя? В связи с этой оценкой результатов революции началось то похмелье, тот Katzenjammer184, который сказался в появлении романа Арцыбашева «Санин»185, а в жизни – многочисленных Саниных, в процессах огарков186, в широком развитии провокации и т. д.

С тех пор прошло четверть века, и теперь мы хорошо знаем, что чрезмерная пессимистическая оценка результатов революции не была правильной. Разбитое корыто мы получили позже, в 1917 г. Как ни неудовлетворителен был избирательный закон 1905 г., а тем более 1907 г.187, как ни бессильна была Дума, тем не менее она была если не парламентом, то его зародышем, и положительная роль ее была не меньше, чем роль парламента в Англии при Тюдорах и Стюартах188, в одном важном отношении даже больше, чем роль парламента в первой половине XVIII в.: ее заседания были публичны, ее отчеты печатались и потому служили хорошей школой для народа. И мы знаем, что если Думы не разрешили земельного вопроса и не смогли предупредить страшной революции 1917 г. и губительного торжества большевичьей власти, то все же они сделали немало положительного. В особенности велика положительная роль Думы в развитии народного образования.

Как ни малоудовлетворительно было положение печати, как ни курьезны те судебные процессы, которым она подвергалась (я испытал эти стеснения на собственной спине и расскажу о них в одной из следующих глав), тем не менее между положением печати в период между двумя революциями, даже не исключая военной эпохи, а тем более до нее, и ее же положением в первые годы царствования Николая II до первой революции не может быть даже и сравнения, как между состоянием свободы и крепостным правом, как бы ни была недостаточна эта свобода. А главное, теперь мы знаем, что весь исторический период 1906–1914 гг. был периодом довольно быстрого роста национального дохода и народного благосостояния.

Но в ту эпоху этого мы все (себя не исключаю) не понимали.

Как ни ясно звучали упадочные настроения эпохи, сводить ее к ним одним было бы неправильно. Совершалась большая культурная работа, и люди, не охваченные упадочными настроениями, принимали в ней деятельное участие.

В первое междудумье и во время 2‐й Думы были два главных дела: работа литературная, в газете и других изданиях, и работа политическая при Трудовой группе и связанная с нею работа митинговая и лекционная в Петербурге и провинции. Скоро, с осени 1906 г., к ним можно причислить еще работу в суде в качестве многолетнего подсудимого по литературным процессам, – но о ней ниже, в особой главе.

«Наша жизнь» продолжалась. Правда, она несколько раз меняла свои названия. В первый раз она сделала это189 после запрещения 2 декабря 1905 г. и в течение месяца, 15 декабря 1905 г. – 21 января 1906 г., выходила под именем «Народного хозяйства». В январе 1906 г. запрещение было снято, и мы возобновились под старой кличкой. Новое запрещение в июле 1906 г. побудило нас переименоваться в «Товарища»190, а в конце 1907 или начале 1908 г. – в «Столичную почту»191. Под этим именем мы и погибли192.

Но у меня вся моя газетная жизнь этого периода осталась в памяти как нечто цельное; хронологические границы между разными названиями, напротив, держатся в памяти только очень смутно (вышеприведенные цифры восстановлены не по памяти, а по справке с историческими материалами), и потому я говорю в этих воспоминаниях все время о «Нашей жизни», разумея под нею и «Народное хозяйство», и «Товарища», и «Столичную почту».

Запрещена «Наша жизнь» была в тот памятный день 2 декабря 1905 г., когда был арестован первый Совет рабочих депутатов и когда подверглась первому разгрому вся столичная печать, как новая, возникшая явочным порядком после 17 октября, так и более старая. В числе других газет был запрещен и «Сын Отечества», но с тем отличием, что ему воскрешение не удалось, а мы воскресли в виде «Народного хозяйства» уже через две